Виктор Ерофеев - Акимуды

Победа мертвых как поражение разума в правах приветствуется народом.

Русский человек, находяшийся на страже Россиимифа, обладает глубоким архаическим сознанием. Писатель Козлов-Радищев славит «наше синкретическое восприятие мира». Со звериным чутьем русский народ угадывает свое место. Чем больше сочувствия к жертвам, чем требовательнее сочувствующие, тем меньше жалости к побитым и погибшим.

Продавленный миф порождает революцию . Революция заканчивается реабилитацией мифа, все начинается по новой, только с низкого старта.

Народ любит переполох просвещенных сословий. Ему доставляет большое удовольствие слышать их беспомощные крики о справедливости. Это как в начальной школе: дурак тот, у кого сперли шапку! Мы – вечные второгодники – знаем, над кем издеваться.

Народ приучен поклоняться силе, ублажая свою слабость лютой ненавистью к чужому. Кто сыплет соль на раны – не прав по определению. Необходим вечный покой совести. Напрягись по отношению к любой попытке найти рациональный корень жизни! Пугачевщина подсознания требует ритуальных жертв. Между жертвой и бандитским отморозком лучше выбрать того, кто стал грозой обстоятельств, – выбирай отморозка. Старообрядцы нам милее модернистов. Распад державы придет от перемены ценностей. Жестокость – друг человека. Остальное – помои простодушия.

…В приложении к бумаге я предлагал использовать меня как разоблачителя мифа, одновременно нужного и вредного для страны. «Мне хватит одного мертвеца для мистических опытов. Толпы проснувшихся трупов – излишняя патология». Я обещал и впредь решать конфликты между мертвыми и живыми, но предлагал в конце концов отправить мертвецов на кладбище.

Я отослал бумагу и стал ждать ареста.

– Вам отказано в пропуске! – Моя мертвая Стелла с сочувствием смотрела на меня.

– Да, ну ладно! – вырвалось у меня. – Это недоразумение.

– К сожалению, нет, – покачала головой Стелла.

Живой Тихон и мертвый Платон жарко дышали на пороге кабинета, высунув языки.

Мы ждали этого пропуска несколько дней. По нему можно было пойти поклониться святыне, минуя стотысячные очереди москвичей, и получить отметку в паспорте. Если святыне не поклониться, ты попадал в категорию Б и фактически лишался права участия в единой цивилизации . Последствия такого необдуманного шага были непредсказуемыми. Я взвесил все «за» и «против».

– Мы займем вам очередь, – подсказала Стелла.

– А сколько стоять?

– Мне говорили живые, в пределах двадцати часов. Но там варят кашу, есть туалеты, можно погреться в автобусах. Наконец, это хороший повод пообщаться с народом. Народ идет поклониться святыне без всякого принуждения, добровольно, с энтузиазмом, с воодушевлением.

Иначе…

Идти или не идти? Если не идти, ты становишься общественным бомжом. И просто бомжом – у тебя отнимут дом. Обидеться на то, что тебе не дали пропуск, хотя ты делаешь все для замирения живых и мертвых? Но они знают, что ты – против мертвых, что ты пытаешься выдавить мертвых, протащить свою версию будущего, и только тут ты понимаешь, насколько ты самонадеен.

Ты видел эту бесконечную очередь на набережной, оцепленный город, радостные лица по случаю того, что мы наконец стали единой цивилизацией? Везде по всем каналам телевидения показывают народный энтузиазм. Даже мертвые стоят в очереди, хотя для них поклонение святыне необязательно. Они сами по себе мощи. Но они стоят. Если я пойду, что подумают обо мне? Кто подумает? Подумают, что я переродился, я предал себя? Что из того, что я поцелую серебряную, украшенную ценными камнями шкатулку величиной с гроб? Все целуют, и я поцелую. А если Катя откажется? Если семья не пойдет? Я там на ветру буду стоять в толпе в полном одиночестве. Я пойду… ну, подумаешь… Конечно, это присяга на верность…. Всему тому, что я ненавижу… У меня есть выбор? Категория Б. Подлая буква Б. Нет, лучше я буду А.

В кабинет вошла Катя.

– Отказали в пропуске, – усмехнулся я.

– Я так и знала.

– Да.

– Что «да»?

– Ничего.

– Ты хочешь пойти?

– А ты?

– Во-первых, я замерзну…

– Там автобусы, – отозвалась Стелла.

– Ладно, Стелла, дайте нам…

Стелла вскочила и вышла из кабинета. Катя проводила ее взглядом:

– Откуда у нее такие туфли на каблуках?

– Не знаю.

– Зато я знаю: ты подарил!

Вспышка ревности дала мне передышку. Она не хочет идти! Что делать? Лизавета тут же узнает. Стелла донесет.

Двойной агент.

– Она купила в Морге .

Так мы называли мертвецкие распределители, похожие на советские «Березки».

– Хочешь, она тебе купит такие же?

– И мы будем ходить в одинаковых! Прекрасная идея!

– Ну, почему в одинаковых? Наверное, там есть разные.

– Я не хочу ходить в морговских туфлях! – Ну, хорошо!

– Ты собрался идти в этот цирк дикарей?

– Я еще не решил.

– Если ты пойдешь, я перееду к маме! – Она уже поклонилась святыне?

– Какая разница! Она – простушка !

– Ну, вот… Она теперь категория А. А ты будешь Б. Она на тебя будет поплевывать сверху вниз.

Моя аргументация произвела на Зяблика плохое впечатление.

– В подполье есть люди, которые вышибут мертвяков… Мы поднимем восстание.

– И ты думаешь, что Акимуд не знает о подполье? Ему же нужны люди зла, он обеспечивает свободную в олю…

– Он не догадывается о масштабах сопротивления.

– Он знает всё.

– Но ведь ты сам говорил мне, что здесь, на Земле, он допускает для себя самоограничение… Помнишь, ты говорил об избиении младенцев…

– Святыня в городе еще неделю… Есть хочется! Что у нас на обед?

– Макароны по-флотски!

– Супер!

Мы пошли есть макароны по-флотски. А если бы прислали пропуск? Куда бы я делся? Так ведь не прислали…

Эта была не царская охота. Это сбеленились нацики – словечко Бенкендорфа. Стремясь помочь своему брату, я ускакал на самый верх, променял свою свободу на государственную защиту. Там, наверху, цинизм складывался в бочки, складировался. Он был продуктом умственного отчаяния, они сами смеялись над своим кровавым режимом .

Верхи держали круговую оборону. К ним поступала противоречивая и вместе с тем в своей противоречивости верная информация о положении дел. Они перестали считать трупы и отвлекаться на мелочи, они разлагались. Но их расчет превратить режим в обменный пункт был близоруким. Деньги не играли той роли у нас в стране, как в их элитах. Возникла новая сочная гниль – и эта гниль порядка и очищения погналась за мной, наматывая мне покамест виртуальные сроки и одаривая самой живой ненавистью. Мы просчитались: мы думали, что родной застенок – последняя станция нашего падения, а оказалось, что они открыли путь в будущее, которое сожрет и нас, и их. Мы становились невольными союзниками.