Гарри Беар - Создатель

Обаяние Кобелькова было неоспоримо и одинаково действовало как на мужчин, так и на девиц всех мастей. Всегда модно одетый и подстриженный, Влас быстро сходился с людьми, а потом выгодно использовал их в своих, отнюдь не поэтических, интересах. Словом,"женщины были от него без ума, мужчины называли фатом…". Сам же Кобельков просто обожал молоденьких девушек от шестнадцати и старше, белое вино, приятное общение и, отчасти, «серебряную» поэзию… Поэтическим кумиром на данном этапе был для него Коко Гумилев, а любимой девушкой – Лена Шерстова.

На вечер к Кобелькову стекались не только соратники по перу, но и прочая интеллигентствующая публика Города: рокеры-малыши из самсоновской группы "Омерзение", группа философов– "киников" во главе с их гуру Поликарпом Брюхенфильдом, пара-тройка студентов из энергетического техникума, а также несколько взаимозаменяемых девушек-студенток Юника.

Из морданистов присутствовали редактор "Рыжего пара" Витя Плиев, хорошо игравший на гитаре и постоянно что-то пописывающий, поэт-философ Семён Семенко, печатавший свои опусы под псевдонимом Платон Сократов, поэт-алкоголик Дерибас Колбаскин, пришедший в затемненных очках, грязной майке и синем галстуке. Были тут и новоявленная ахматова Анна Растишкина, одетая во все темное с прицелом под «декаданс», и бывший медик, а ныне студент физико-математического факультета, Саша Грюн с неизменной бутылью самогона во внутреннем кармане пиджака, и товарищ Агап Раскопкин, явившийся прямо из Аркаима и успевший уже надоесть своими пещерными рассказами, и какой-то неясный товарищ Дубинин, писавший ужасные эссе и вечно пристававший к людям с разговорами «за жизнь», и мало ли кто еще… Записного поэта-балагура Фавна Подзипы на этом вечере почему-то не оказалось, а жаль…

Пока Кобельков лобызался с этими литеропупами в прихожей, подошли "киники” и устроили шумную полемику с поэтической братией. Поэты прямо обвинялись во вторичности и бездарности. Особенно тут злодействовал толстый и бородатый Поликарп Брюхенфильд, явившийся на праздник в костюме-тройке, немодном галстуке и с какой-то бабенкой в цветастом платье. Подошедшие рокеры "сняли ситуацию" со спором, потому что исполнили популярный шлягер сочинения Маэстрина «Ах, хорошо бы спрыгнуть из окна…» : за дикими взвизгами этих певцов услышать что-либо представлялось невозможным, и гости воленс-ноленс проследовали в залу.

Стол, накрытый в зале искусницей Шерстовой и ее подружкой Аней Васильчиковой, представлял приятное зрелище, несмотря на скромность закусок. Гости быстро пополнили сервировку бутылками со спиртным и стали рассаживаться. Кобельков сказал краткую речь, умеренно поругав красоловов и благословив тот день, когда их можно будет вешать на фонарях. "Киники" буйно поддержали речь поэта, но Брюхенфильд поморщился. Затем Влас предложил всем выпить за стонущий под властью негодяев Роскомресп, и гости немедленно исполнили просьбу… После второй рюмки, выпитой за самого виновника торжества, и третьей, выпитой за «милых дам-с и не дам-с» пошли задушевные беседы; присутствующие разбились по интересам. Шерстова с Власом и подружкой Аней за своей частью стола живо обсуждала положение с плачевным уровнем образования в Юнике, обезумевшим деканом Титоренко, который совсем уж нагло стал зазывать к себе «на чай» (в последние месяцы) студенток-активисток, и ситуацию с «хамом Наркизовым». Члены группы «Омерзение» вместе с Витей Плиевым и Аней Растишкиной пытались на ходу изобрести модный шлягер, наложив свежий текст Кобелькова «Прощай, поганый Роскомресп!» на стибренную у группы «Аквариум» музыку. Получалось не очень, но процесс всем нравился.

Бородач Брюхенфильд, принявший уже сто пятьдесят граммов хорошего коньяка, проповедовал свое, посвящая юнцов и девиц, сидевших подле, в тайны античной морали. Играла легкая музыка, кто-то уже пританцовывал, кто-то даже напевал… Самсон Маэстрин, уписывая салат из кальмаров, орал о тайне роскомресповского рока, которая заключалась, по его мнению, в творчестве Цоя, Макара и Гребня, а также в его, маэстринских, песнюшках. Члены его группки ему поддакивали, а студент Хамин под этот шумок слопал половину здоровенного карпа, выставленного в качестве украшения стола. Всем было очень неплохо, вечеринка удавалась.

…Гарри с Шутягиным появились, когда веселье перешло в свою срединную, т. е. наиболее приятную стадию. Большинство гостей уже изрядно налопалось, и теперь – кто плясал польку-бабочку с бабочками же, кто играл на потасканной гитаре на кухне, кто немузыкально пел, а кто – и вовсе занимался торопливой любовью в третьей комнатке, пустой и темной, со сваленной там верхней одеждой. Влас с Леной находились во второй комнате и о чем-то мило беседовали, Брюхенфильд, принявший уже все 350 граммов, орал на весь зал о сладости и нужности эпикурейства, готовясь даже наглядно объяснить окружающим, в чем оно заключается. Вошедший Евгений, бывавший здесь часто, представил создателя – имя Наркизова сделало небольшой переполох: многие были наслышаны о его выходке у Заревича, а некоторые догадывались и о большем. Самсон, увидевший Гарри, не доел винегрет и моментально ретировался, прихватив, правда, с собой початую бутылку «Рислинга». Брюхенфильд лично подошел к создателю и долго тряс в своих пухлых лапках твердую ладонь Наркизова, приглашая присоединяться к умной беседе. Гарри поморщился, но, подумав, пошел вместе с главой "киников” к столу. Шутягина немедленно утащили на кухню: играть и только играть!

Осмотревшись и немного послушав бредни Брюхенфильда и Дерибаса Колбаскина, создатель пошел в атаку. Вскоре ни к чему не обязывающий разговор о Древнем Риме был искусно сведен создателем к беседе о "стонущей и гибнущей России". Малышня, хорошо пред тем нализавшаяся, орала, что нужно идти и громить все подряд, в частности, для начала поджечь Юник и выгнать ворюгу Протухова! Один из первокурсников даже продекламировал грозное послание Ивана Шупкина: «Свободой с великой любовью, свободой, свободой дыши! Ведь это залитые кровью изломы российской души! » Студенты поопытней, зная, чем заканчиваются подобные беседы, моментально рассосались. Поликарп, прижимая к себе бабешку в рыжем платье, улыбался и убедительно возражал Гарри, что все это уже было, что Лысый гений ничем не хуже Юлия Цезаря и Наполеона. Создатель, поняв, что его призывы ни к чему толковому привести тут не могут, встал и, прихватив с собой азартно слушавшую его симпатичную девицу лет восемнадцати, отправился на поиски Шутягина. В зале гремел новый шлягер на стихи другого известного поэта: «Эй, вы там – на другой стороне холма… как вы там – на другой стороне холма… Я кричу!».