Инна Хаимова - Скитания души и ее осколки

Сколько Неля так сидела, неизвестно, но пришла в себя от внезапно наступившей тишины. Оглянулась на маму. Яркий румянец заливал ее черты, кожа натянулась, полные губы слегка приподнялись. Она чему-то мягко улыбалась. До чего же мама была красива. Светлые глаза оттенялись короткой стрижкой седых волос. Никогда Неля не видела ее такой красивой, как в это мгновение. Потом посмотрела на ее глаза. Пустота и холодность исходила от них. Наклонилась к маминой груди, приставила свое ухо. Ничто не откликнулось. Как же страшно. Дрожа, положила пальцы на лоб, а потом осторожно, еле-еле двигая ими вниз, коснулась век. Неля не заметила, как закрыла ей глаза.

Часы показывали без четверти пять утра. Сев рядом с мамой на стул, Неля схватила ее повисшую руку. Сколько так просидела не помнила, только, когда позвонила Лихаревой, то услышала недовольное «Сашенькино» «Алле!» Неля стояла и, глубоко дыша в трубку, молчала. Мама Люси продолжала алекать, ворча, что нет и шести, а кого-то надоумило звонить. Неля, видно, дышала неестественно, дико, с какими-то надрывами, потому что, сколько не пыталась, не могла сказать и слова. Наконец, из нее выдавился единственный слог: «Те…» рыдания били ее хрупкое тельце.

– Нелька, что случилось? Что случилось? Нелька!.. – кричала Сашенька на всю квартиру. Нелю продолжало колотить. Ни слова не вымолвив, она положила трубку на рычаг.

Минут через двадцать она услышала резкий стук в окно.

– Открыто, – крикнула Неля.

Влетев в комнату, Сашенька тут же скинула свою котиковую шубку на диван и бросилась к маме на грудь. Стоя на коленях, начала осыпать ее лицо поцелуями.

Фейгеле, Фейгеле, Фейгочка, – причитала она. Вот и встретились, ни от кого, не таясь.

Неля, ничего не понимая, ведь маму звали Фаина, и так было записано в ее паспорте, глядела то на уходящую от нее маму, тихи и безмятежны были ее черты, то на уткнувшуюся в мамину руку, рыдающую тридцатишестилетнюю Сашеньку. Отрыдав, она взяла из шкафа чистую простынь и накрыла ею умершую маму. Через день маму похоронили и Сашенька забрала Нелю к себе, поселив их с Люсей в ту самую комнату для прислуги. Наверно, прошло месяца два, когда Неля спросила Сашеньку: «откуда она знает маму и почему назвала ее Фейгеле?» Услышала невероятное.

Оказалось, что той еврейской семьей, спасшей курносую, конопатую шестнадцатилетнюю девчонку из приволжских степей, были бабушка и мама Нели. Как Сашенька дошла до них – она не помнила, но только нашли ее лежащую в буквальном смысле слова под забором голодную и изможденную. Так и прибилась она к ним на долгие годы.

– Настоящее имя твоей мамы было Фейга, а все ее звали Фейгеле. Это она уже потом переделала на Фаину, чтобы было не так «броско», – рассказывала Люсина мама. – Дядя в то время жил в Москве и учился в том же институте, что и Георгий Николаевич, который уже оканчивал последний курс обучения. После окончания института Лихарев сначала попал в армию, а оттуда его порекомендовали в НКВД.

Сашенька, живя вместе с бабушкой и мамой, стала почти членом семьи. Ту-то с ней и познакомился будущий генерал, приехав с дядей в отпуск, попить домашней «горилки», которую хорошо умели делать в тех местах, где до войны жила бабушка. Это потом Лихарев порекомендовал дядю на работу в органы и уж к середине тридцатых женился на Сашеньке, если Люся родилась летом тридцать седьмого. Да и Нелина мама в то же время влюбилась в Нелиного отца.

Все шло вроде бы нормально в отношениях двух семей. Георгий Николаевич продвигался в чинах, и дядя дорос до звания капитана. Его должны были произвести в майоры, но наступили времена, когда о своем знакомстве они не только никого не оповещали, но и старались не думать. И Георгий Николаевич, сколько мог, держал дядю в органах. И тот ушел оттуда одним из последних евреев.

Но другое дело – Сашенька. Она была так привязана к маме, что никак не хотела терять с нею связь. Ни Лихарев, ни дядя, ни бабушка, ни уж тем более Неля и Люся, не знали, что они тайно встречались. Словно, случайно попадали на один и тот же спектакль, благо генерал также был занят вечерами и ночами, как и дядя, Люся оставалась с домработницей еще тогда жившей у них. Несколько раз они приходили на родительские собрания, на которых Нелю ругали не только за низкую успеваемость, но и за хулиганство. Так что Сашенька была в курсе жизни Нелиной семьи. Получался детектив. Но они не могли подвергать опасности семью Лихарева, чтобы тех, ни в чем не заподозрили. Может – быть поэтому еще Сашеньку и устраивало, что о Неле идет плохая молва, что она «оторва» и уличная хулиганка. Сашенька, мол, совершала доброе дело: позволяла своей дочери наставлять на путь истинный эту заблудшую овцу, коей Неля, наверное, была для окружающих.

В общем, хулиганство Нели не могло привлечь более пристального внимания, чем, если бы она была обычным еврейским ребенком, приходящим к ним в дом. Вот почему все ее домашние с восторгом и удивлением говорили о Люсе, ее однокласснице. Возможно, они удивлялись перипетиям времени, которые свели вместе детей и настолько развели взрослых в разные стороны, что те не могли признаться не только детям, но и себе в давнем знакомстве друг с другом.

И, вероятно, если бы генерал был жив, ничего бы этого ни Люся, ни Неля не узнали. А может быть, Сашенька поверила в то, что наступают другие времена и дети должны знать все, чтобы быть вместе и поддерживать друг друга. Ведь жизнь обеих обделила – у одной вообще нет родителей, а другой – такого отца. Люся тогда торжественно заверила Нелю, что дала клятву опекать ее и что не она будет, если Неля закончит девятый класс, а затем и десятый без троек. Неля поняла, что Люся, после смерти отца пришла в себя. У нее появилась цель – «решительно бороться за успеваемость» подруги. Дядя, после окончания учебного года, отвез Нелю на целое лето на дачу к той же знакомой мамы, а сам неожиданно затеял в их квартирке ремонт, который закончился к началу сентября, когда Неля начала уже учиться в десятом классе.

Женщина продолжала сидеть перед зеркалом. За ним она больше не видела ни просторов зеленых пастбищ, ни людей, готовящихся к торжественной минуте слияния с Божественными благословениями. Она опять отчетливо услышала фальцет мужчины, обвиняющий ее в его уничтожении.

Это правда. Она хотела его убить. Но было это много позже. Когда поняла, что он бросает ее и уходит к другой женщине. Оставляет с грузом не выясненных обстоятельств, о которых догадывалась, но поверить в них никак не могла. Чувствовала себя брошенной с тяжестью подозрений. Ее муж – преступник или нет? Но она не смогла, вернее не решилась убить мужа. Предала и… его не стало.

– Где была твоя справедливость, когда уничтожала меня. Ты дышишь, двигаешься, но опустошена до изнеможения. Одинокая, никому не нужная, старуха с мертвой душой.