Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

Меж тем дым пуще пошел с Рувимовских складов. Густые клубы, но ведь там клубни, ну спекутся. Аразы, хватая дым зубами, задвигались как угорелые, взревели, потрясая поднятыми «палашами» и выкрикивая проклятья.

— Алл-л-л! — выли поспелые.

— Ахх-х-х! — подхватывали в хвосте.

Страшно, конешно. Иль, признаться, немного растерялся. А тут еще, словно по команде — спина к спине, раскорякой, вспугнутой перекатицей — быстро-быстро побежали к зарослям Марк и Матвей, вдруг распались, Марк, подпрыгнув, ухнул, кинулся в кусты, с треском, проламываясь молча, исчез. Матвей уронил автомат, застыл, потом, спотыкаясь как слепой, двинулся к аразам на голоса, простирая руки, увещевая: «Опомнитесь. Довольно. Больше не надо. Не сбивайтесь в кучу, разойдитесь. Кто за Господина, пусть следует за мной!». С него сбили шлем, навалились, рвали кольчугу, он пронзительно закричал: «Оставьте меня! Зачем вы меня обижаете? Я брат ваш!» — захлебнулся, с чавканьем поглотило…

Яша Без возник возле Иля, и не было ни сил, ни смысла разбираться, откуда он взялся. Яша деловито снял с плеча и сунул Илю свой автомат, усмехнулся хмуро:

— На, держи, один храм в обоймах «ластики», штабной указ, глядь… Помнишь, боец, Устав — «коси всех подряд, Лазарь разберется»? Славно бы. Да разве у нас в штабе Устав чтят, братья, глядь, милосердные, обтруханные…

Никогда Иль не слышал у робкого толстуна Яши такого колючего, проволочного, лютого голоса.

Передний араз, вожак, пробуя ногой почву, оскалившись ступил на «запретку». Ядовитая зеленая слизь стекала у него из пасти — с шипеньем, ошпаривая, взбухая пузырями на асфальте. И в тот же миг Иль увидел, как Яша, успев даже, кажется, раздраженно плюнуть, взметнулся в воздух. Его обвислая, неуклюжая фигура распрямилась, он завис в прыжке, и тоже распрямленная, сделавшаяся вдруг очень длинной его нога слегка коснулась шеи араза — и тот рухнул на асфальт, криво вывернув голову, из ноздрей хлынула черная кровь. Яша, сграбастав, поднял вожака над головой и швырнул его в толпу. Толпа взвизгнула, раздалась, завыла. Яша мгновенно и легко наклонился, пошарил за голенищем, и в руке у него оказался имперский кривой нож-сика — узкий, с тяжелой костяной рукояткой. Пошептал «Слышь», заклиная клинок, — и ринулся. Одного пырнул в дых, следующего ударил рукоятью в жилу, ловко уклонился и отбросил третьего ногой.

Иль смотрел, разинув рот. «Я наблюдатель. Я всегда (как правило) всего только наблюдатель. На ель незримо взгромоздясь, как сказывал Савельич. Не бегу, но и не рублю. Голова отдельная, наблюдающая. Что, глядь, на блюде поднесет судьба. Но Яша… До чего резов — орудует кинжалом-сикой прямо по-мясницки, лихо мататьяхает, с душой — прирожденный резник».

Яша обернулся к Илю и прорычал:

— Ну?! Шустро! Работай!

— Застряло! — закричал Иль, дергая затвор «кузи». — Заело!

Еще бы ему не заесть, давно проржавел насквозь. «Застрелю-ю!» — заныл он, пугая врага. Придется автоматом действовать, как небольшой дубиной. Пришел черед. Мой йом. Потехи шаа, как говаривал зампотех Ханаан.

Аразы подступали. Внезапно ближайший, изготовившийся кинуться, вздохнул, опустился на мозолистые колени, наклонился вперед и упал набок. Рядом свалился еще один злой, за ним еще и еще — словно какая-то сила разрушала проклятую пирамиду. Странно знакомая фигура мелькнула перед глазами Иля. Ему показалось, что он ошибся, но нет — он действительно увидел штабного хромоножку Шнеура-Залмана. Этого еще недоумка…

— Прочь! — завопил Иль. — Прочь, дурачок!

Но Шнеур-Залман и не думал убегать. И он вовсе не хромал. Он оглянулся на Иля и улыбнулся краешком своих заячьих губ. Потом он поднял правую ладонь вертикально, как бы приветствуя, и из ладони ударил луч — тонкий, ослепительно желтый, он прожег огромное гнилое дерево у аразских бараков, оно вспыхнуло, запылало, оттуда посыпались «повинники» и побежали на четвереньках. Шнеур-Залман улыбался, взгляд у него был немигающий, отрешенный, уши шевелились, загибались, сворачиваясь в трубочку, в свиток. Шнеур плавно повел ладонью, и луч прошелся по толпе — она распалась, аразы заметались, топча и увеча ближних, наступая на упавших, зажимая распоротые животы. Фаланга рассыпалась. Яша сноровисто лег ничком, чтоб не зацепило, привычно замер в позе смиренного штрафника-разбойника: глаза уткнуты, уши заткнуты, нож в зубах — не жги меня, Хранитель, я свой!

Отвратительный запах паленой шерсти, горелого мясца, жженого Сада вбился в ноздри, в глотку — Иль закашлялся, согнувшись, легкие раздирало. Шнеур-Залман, поморщившись, шагнул к Илю и как молотом добродушно шарахнул его по спине между лопаток:

— Сейчас утихнет. Потерпите. Все уже кончилось, зец…

Но нет, нет — не кончилось, не свезло. Сад, агонизируя, задергался — и араз с волочащимися в пыли кишками, щетинистый, в продранном бабьем платке выхрипнул в небо какую-то слезную угрозу и кинулся, повиснул, клацнув Иля в горло. Промахнулся, прокусил ключицу, судорожно выплеснул яд и обмяк, отвалившись, уходя в зазвездные луга ПА, деформируясь на глазах, обращаясь во что-то вроде пористого окаменелого куста.

«От терь — зец, софяк!» — мелькнуло внятно в голове укушенного Стража. Боль жуткая, жгучая, обжигающая — раскаленным жалом вонзилась, разлилась, затопила — и Иль не видел ничего больше дальше.

Муть. Туман. Намеренно колышущийся, мешающий, а пусть. Туманно, то манна… Вот в Книге повествуется о двух братьях-писцах с тростинками за ушами, размазывающих кашу по пустыне чистого листа.

В тумане бродят люди, перекликаются:

— Заносите его… вот так, культями вперед…

— Зец, отпрыгался.

— Швах дело. Ну что, пилить с черепа начнем?

— Сперва зеркало занавесь да к образу поднеси…

— О, туманится! Дышит… Дышло сокращается.

— Тогда со льда сюда клади.

Далекий тихий колокольчик в тумане — дон-донн. Уход стад на ладан. По ком звон? По помкомвзвода звена «розы». Господи, это я — Иль. Немилосердно трещит эта кость, как там ее — ага, голова, и разламывается на задах — верно, затылок… Захолел я. Холодно. Охолеваю? Пусть кладут меня на носилки, несут, рассматривают в золотой лорнет… и явится врачеватель, парацельс из Лазарета, воскресну… Музыка над нами какая-то медная, нудная, вагнерическая, гонор Рейна, бронза во всю ивановскую, или нет, вроде Гендельсон, опусня, но на барабанах, посохах дождя, тарелках, «Отходная», точно… Значит, очнулся, но недвижим. Темно, как у Будки в желудке. Скорлупчатая тьма. Да скроется!.. Стук-стук. Скоро чать? Да скребутся мы!.. Вавка у меня, мемка, нунка. А вдруг вновь в плену… у ваввавских племен… безбашенных… и плакали наши… Парх, тот мимо пройдет, не тронув, но мародер-самаритянин…