Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

Он лежал, а кто-то неразличимый стоял над ним, что-то делал, копался в нем, тихонько позвякивая, и напевал негромким мужественным голосом: «Груду гадов уложили на межу, жили-были, не тужили, джип, джин, джу».

«У своих», — облегченно понял Иль, слабо задвигал губами, забубукал, пытаясь сказать.

— Зажим, — потребовал мужественный голос, и Иль тут почувствовал, что рот ему сдавили металлической прищепкой.

Голоса, распихивая туман, приблизились и стали совещаться:

— Дак у него жар… Вот умора! Пульс жидкий, частый… Дыхань слабая, дохлая…

— И не диво — епитрахильный клапан запал под камилавку…

— Э-э, колено Галена ему в тухес… Я тут безымянным пальцем ректальную температуру померил…

— Может, пора ему жилы отворить? С мясом вырвать?

— А может, лучше горячим воздухом его в дупло надуть? Вдохнуть жизнь?

— Поможет, как Лазарю припарки. Резекцию бы ему забацать с трепанацией! И хворь отступит, и начинку вытряхнет, и шкуру выдубит…

— Тише, коллеги, ради Семерых, он же слушает… Мочка наливается.

— Да чего с ним вошкаться! Катетер в ухо — и… Чья это кошка тут трется?

— Печка! Пошла отсюда, Печка! Ну ладно, дайте ей кусочек…

— Противоаразное ему ввели? Сшивайте… Да мездру мозга не повредите… Куда нейроскорняк ушел?

— Иглу моет.

— О, Лазарь! И так сойдет, не цадик.

Мужественный голос снова задудел, насвистывая, видимо, в такт стежкам: «Буйну голову сложили, но скажу — жили-были, не тужили, джип, джин, джу…»

Иль почувствовал, что его переворачивают, как лодку, и вроде снимают с телеги, и вздохнул.

— Обручи на глаза набиты? Втулку поправьте, потуже… Челюсть подвязали? Ладно, везите в палату.

Так Иль очутился в полевом им. Маймонида госпитале Стражи (в обиходе — в «больничке»), в отделении травматической геулы, в седьмой палате, у окна. Плотная повязка на глазах не мешала понять, что вот оно окно — оттуда дует пыльно, подоконник шероховатый с отколупанной краской нащупывался, тумбочка возле кровати.

В палате обитали еще несколько больных (раны у всех были разные — в основном, по отзывам, душа болела). Они вечно трындели между собой о всякой всячине, а Иль лежал и помалкивал, слабо улыбаясь (он был, увы, туг на глаз, зато на ухо зорок). Рассказывали байки про чудесные исцеления в соседнем онкокорпусе — золы с солью выпил и полегчало! — рассуждали о монотеизме и полигамии. Много галдели о раздольном питании. Иль внимал. Звуки и запахи. Из коридора, с кухни сроду несло горелым, куропаточье сало скворчало, в котле явно варилась манная каша со шкварками — радость к обеду, наш бенициллин. Кто-то незримый, бесплотный, топая, приносил Илю судки с кушаньями, сопя, подсовывал и менял судно. Кормили сносно, хватало досыта. Вечернюю лепешку из-под носа незрячего не выхватывали, обглоданные мослы в миску в шутку не подбрасывали — уважали, грех жаловаться. Вообще относились к нему заботливо, с сочувствием — мужественный Страж, пострадал в Саду, победил смуту, сумрак съел контуры, но сохранил рассудок, боевой тов, всего заштопали, вот и лежит теперь сплошь в повязках, без зрения, как в норе, помяни Лазарь кротость его… Иль даже прослушал быль, как нашли его под грудой битых тел и на мотоволокуше доставили в больничку.

— Санитары уж думали — зец, склеил ласты, снимай часы…

— Хотели тебя уже оприходовать, бестолочи, никодимы с иосифами, думали, что испустил дух, так отделали…

— Разъяренные ж аразы разорвать тебя хотели. Одного насилу ножовкой с трудом от нынешнего твоего организма отделили — вцепился в ухо гад, будто алкид…

— Да-а, зацепило порядком! Мало что не унесло душу… Еле-еле по кусочкам собирали.

— А мы тебя уже в нетях числили. Решили, что накрылся медным щитом. Ушел из долины в луга… А ты очухался, слава Усвитлу! Оклемался!

— Похоронное братство только облизнулось. Мы, говорят, его теряем… Прикинулся, мол, жукман, бен-закаем, лапки вверх…

— А мы уж, признаться, надрез сделали на хитонах, думали — зец, приобщился, оставь надежду, траур подвалил!

— Думали, пора канон по тебе читать: «У! уу! у!»

В общем говоре уже различались отдельные голоса — вот этот как бы выпученный, Лупастый, тот — скулящий, неровный, с пятнами, Лишайник, и другие. Иль слушал про самого себя со смущенной усмешкой — да, довелось, досталось, полостной плачевный случай, — нашаривая при этом на положенном ему на грудь подносе подоспевший завтрак: жилистые кусочки плаценты в соусе с рисом, чашка козьего молока с толокном.

После завтрака выкликали на процедуры, раздавали плацебо — совали в рот кисло-сладкие катышки. Затем наступал утренний обход.

Странствующие врачи-периодевты входили кучно, стуча коваными каблуками кирзачей по каменному полу. На рукавах, должно, берцы с черепом, увитым змеей. А на тулье фуражек… нет, тут не отгадать… Голоса хриплые. Несло прелыми вакцинами и ваксой. Стражей шибало. Запах, блюх, мокрой травы и продрогшего Сада.

Вошедши, дохтора да знахари сразу начинали хлопать дверцами тумбочек — шарили, выгребая и с хрустом надкусывая найденные плоды — «а тут есть не очень гнилые», звонко содвигали склянки с препаратами — «а тут и закуска плавает!», балагурили:

— Лей, Коцит, с мениском! Наполнение хорошее!

— Ну-с, за нашенское дело врачей!

— За «Ветеринарный папирус»!

— А ты чего мешкаешь — совсем зашился?

— Я вижу, тут вошь кишит… Вон, в углу, в волосне…

— А ты думал! Вошпитательный гошпиталь!

— Клянусь Каллерсоном и Вейкингом, в таком разе необходимо поголовно скальпировать! Налечь на лечение! На лобок не накинешь платок!

— А вот Авиценна веником советовал…

— Да не мог он нициво советовать! Не было его. Это аббревиатура коллегии — Авраам, Ицхак, Енох…

Иль постепенно распознавал по голосам — был такой Лекпом, потом Костоправ, потом Младые Ординаторы, потом Старый Док, над которым все подтрунивали безобидно:

— Правда же, док?

— Брехня же, док?

— Эх, же док! Аптекарь бедный! Нервы таки веровка?

Костоправ, шалопай, любил прыгать по кроватям, чтоб пружины скрипели, кидаться подушками и кричать:

— Эй, болезнехворные! Лихорадочные! Знобит? Руби канатики! Паром отходит!

Лекпом знай похохатывал:

— Помните, туха, что вы должны Асклепию петуха? Чтоб к завтраму рушник вышили!

Пользовали в госпитале нехитро, полево — раны посыпали рыжими муравьями-солдатами, обеззараживая, поили бузиной и сажали на горячий кирпич. Раньше еще, по слухам, врачевали потоком электронов — ну, током то есть — возьмут полевой телефон, клеммы к соскам и мочкам присобачат — и давай раскручивать ручку аппарата! Пациент аж подпрыгивал — так пробирало! Век живи!..

Иногда шаркающей поступью (под руки вели?) вваливался Главврач-архиатр — был он грузен, одышлив, теофраст, бомбаст, воняло от него, словно только с Гаввафы сошел, — и он обходил ряды коек, назначая лечение: