Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

— Воспаление хитрости? Сбрить усы — и в пехоту!

— Непроницаемость? Красный цилиндр с двойным клистиром и рвотного номер три!

— Синдром распада? Отделение от себя? Руки ему по швам!

— Под дурку косит? Дайте тотчас одуванчики и принесите одежды!

— Это не кожная болезнь, а мазня… Да, сударь, не сулла, значит… На вышку — навечно!

— Колено, говоришь, распухло, как у двугорбого? Молился мало! Болячку ему в маленьком горшочке…

— Проникающее ранение в зад? Расширение сфинктера? К рениксологу!

— Сколиоз мозга? На корабль!

— Лапы распускает с медбратьями? Перевести его, бродягу, в госпиталь в Яффу — пусть там чумным подает руку…

Иль существовал от остальных недужных наособицу — лекарский причт оставлял его напоследок. Илю было от того некрасно, снарково. Он лежал в своей темноте, затаившись, весь в лубках и бинтах, а эти гибнеры, точно охотники, обступали, обкладывали койку — соборовали! — охотой охотятся на меня вернеры, врачи беспричинные, на что жалуюсь, ох. Живорезы в околотке!

— Это кто ж ему на гипсе араза с трубкой нарисовал? Как живой… Коллега Бенцион, проследите, чтобы санитары замазали.

— А в скорбный лист запишите: «Превратился в животное».

Всей артелью целители лезли к нему под одеялко, цапали за запястье — щупали артериальное давление («Э, милый, да у тебя кровяное ртутного скачет промиллями, бар-тор зашкаливает…»), щекотали живот жесткими колючими лапками, как у огромного насекомого («килу нажил?»). Доктор Имаго! Врачи веселились — исцелялись сами, распевали «Тринадцать ран на голове, йо-хо-хо, в виде буквы шин», тормошили, орали Илю в ухо:

— Шины наложены? А в штаны?

— Хочешь пи-пи? Попроси кря-кря! Га-га-га!

— Рад, что попал хоть в больничку? Который раз кряду воскрес!

Совали Илю в руку что-то вроде хвоста:

— Ну что, контуженный? Теперь ты видишь, что мир материален?

— Наводи зеркальце! Глаз подбит!

Подустав, советники медицины советовались:

— А не усыпить ли нам его? Биньямин, батенька, вкатите-ка ему инъекцию Ирме. И пусть себе…

— Я бы, брат Берл, рекомендовал лучше капельницу. На швабру ее укрепить, как елку, да протянуть шланг с кухни…

— А тряпку влажную со швабры — на лоб ему…

— Стигийское судно ему подложить!

Они уходили, умолкали, кольнув в локтевом сгибе, — и Иль засыпал. Забывался трудовым послеполуденным сном. Бог одарил его слепотой, и он укрылся за стенами иудерии — славно! Во сне ему поначалу было сладостно, успокоенно, как будто отведал праздничного тирага. Цветные переливающиеся поляны бреда возникали из черноты. Мерещилась теплая клизма с ромашкой: «любит — не любит». Нитевидно тикало в придатках мочек: «ананкэ-алтеркэ». Прояснялось то место из дневника пророчеств Лопоуха, где он, Ушан, пишет, что у него в голове качается и стучит ветка. Эх, естественно… И скачет галка… Стихаря втихаря. У меня грипп, в голове григ, там растет гриб и плывет бриг, изо рта хрип, и в ушах храп, ведь читал Книг, а ушел в прах, зря кропал стих, благ носил весть, вот повис тих и уйду весь. Вылезло и исчезло — подобру-поздорову… Вдруг делалось зыбко. То Илю казалось, что он лежит на каких-то мягчайших скамьях под прозрачным куполом, через который видно небо со свисающей густой травой. То вдруг на жалкой лежанке нащупывался грязный тюфяк, набитый трухой, и мокрая от пота подушка с засаленной наволокой. И чувство вины раскачивалось маятником на длинной ножке, как кувшинка, которую волокла волна, — Иль горевал во сне, что недоглядел («Какой жа ты Страж?!»), он, он во всем виноват — отрок в портках отворил ворота — глаз оторвался, теперь из-за него аразы разбегутся, тектоническая улита поедет, и мировая аразия, Большое Зло, поднимет страшную уродливую голову с одним рогом… на этом месте он обычно всхлипывал и вываливался из сна, возвращаясь в палату. Тихо было в палате, лишь Лишайник неторопливо сказывал:

— Ну, подали ему первую помощь — велели затылок холодной водой примачивать… А от боли, говорят, хорошо грош грызть…

— Дядя, а куда нас после поправки? — лениво поинтересовался кто-то.

— Да загонят на крайний Юг, на Седьмой колодец…

— Ну?

— Ни тени сомненья. И нет управы. Иго небес.

Кто-то внятно выговорил:

— О, лето невзгод! Жатва Лазарева.

— А вот аразы… — облизывая потрескавшиеся губы, сглатывая комки в горле, заговорил Иль. — Наружные… Мировая аразия, солома отвеянная… Поглотят нас…

Лупастый прыснул, кто-то в углу гоготнул, а потом и все в палате прямо попадали, так проняло их. Застучали костылями по спинкам кроватей, зашлись в отхаркивающем, с кашлем, хохоте. Лишайник буквально рыдал навзрыд, до потери пульса.

— Наружная… аразия… Ой, боюся! Держите меня… — захлебывался какой-то козолуп, ползая по полу. — Укатываюсь!

— Страхолюдные пахари Хаоса! От сохи! Этакое храм забуду, отсохни рука!

— Мировой чефир! А они, хари, значит, коль в йом плавают, барражируют, икрятся — следовательно существуют, да? Оригенально! Какова марина мирозданья!

— Видать, наркоз по мозгам вдарил…

— Мозух мазохом залило! Озверину наелся!

— А что? — спросил Иль мрачно.

— Да нет там никого нигде, вот что… Протри глаза. Никаких таких хаососов, зверовидных ухарей. Тебе кто это наплел? Погранцы в воздушном порту? Ох, выдумщики, ух, баламуты… Привратники — любят приврать! Царство Реувеново!

— Делать им нечего, в отпуска их по шесть лет не пускают, дыру в плетне на околице Республики охраняют налегке, жрут молоко с медом за свою вредность, так со скуки пужают приезжих, чудят почем зря — наступает, мол, Мать-Тьма…

— Ты еще брякни — «Скала и Крепость», это же древнее ругательство, означает «отыметь женщину», кстати, в буквальном переводе — «отстучать».

— Задрать подол фатьмы… Матлингвисты, глядь… Зубоскалы!

— Аразы, тьма… А на деле — тьма нема, а аразов — нема!.. Есть жалкие стайки мычащих выродившихся существ с ржавыми «палашами», мыкающихся кругами, бессильными линиями — все давно в Садах, в кошарах, отроду окольцованы… Добра не помнящие, слаборазвитые, пугающиеся свернутого в трубку свитка, темные. Закроют глаза и уши — и лягаются… Ты возьми пальцами прочти труд «Закат аразов, али Кризис гуманизма», там подробно…

— А «мировая аразия», как ни жаль такой придумки, — это пугало садородное, имитация хлопанья крыл. Если они есть Вне, то почему их нет?

— Конечно, можно тут до утра балакать про множественные вселенные — щепать Хью-лучину — ай-кью до Хью, когда не пью, но наша задача, я так решаю, не рассуждать, а стражничать. Сказано же: «Не сажай рассаду заблуждений». Что там снаружи иллюзорно слоняется — нас не колышет. Всякий там муляж мирового зла — кто его видел! У нас своих забот до зоба — аразы же неустанно почкуются, приносят потомство. Замышляют вырасти, вырваться, перерезать и завладеть. Ягнение гнойное! Лекпом рассказывал — размотаешь пеленку стволовую пробу взять, а у них ручонки уже в кулачок сжаты и когти на ногах! Вот где беда. А ты, Иль, лезешь…