Сергей Трищенко - ЯТ

Когда мы подошли, на открытой сцене выступали хвостатые хвокусники… то есть фостатые фокусники… то есть маленькие обязьянки – обязательства янки перед остальным миром. Какие они проделывали па, антраша и антрепрене! Сначала их появилось довольно много, а потом они начали пожирать друг друга и остались всего две. Они то раздувались до невероятных размеров, то становились совсем крошечными… и в конце концов обе затолкали друг друга себе в защёчные мешки и исчезли – как будто никогда не появлялись.

Следующими выступали братья клоуны-нуклоны Протон и Нейтрон. Они ловко жонглировали мю-мезонами, обменивались ими и быстро-быстро превращались друг в друга – так, что уследить, кто кем был и кто станет кем, не удавалось. Выглядело их выступление очень забавно – будто игра гигантского напёрсточника.

После них очень оригинально – из глубины народных масс – выступил виртуоз: сначала он продемонстрировал соло на пиле, а затем вынес из-за кулис фуганок и исполнил несколько фуг.

Объявили выступление певицы, но та не столько пела, сколько плясала – наверное, по замыслу режиссёра, анимизировала басню Крылова «Стрекоза и Муравей» в авангардистском плане, когда стрекоза послушалась-таки совета муравья и принялась плясать.

– Некоторые нынешние певицы, как кузнечики – поют ногами, – произнёс кто-то за моей спиной. Я повернул голову, нотам снова никого не было. Мне – тоже.

Пока я поворачивал голову, от меня ускользнуло представление конферансье следующего номера – пролетело мимо ушей. И потому я с любопытством ожидал само выступление, а дождался сюрприза: вышел шансонье и исполнил несколько шансов.

Программа концерта была насыщеннейшая: после шансонье на сцене показались, поддерживая друг друга, два пивонера – вернее, пивонер и пивонерка. Пивонер взял два горна и барабан и принялся барабанить горнами. Пивонерка стояла под салютом, переливающимся красочными огнями из пустого в порожнее.

Выступил гитарист-одиночка. Он отколупывал звуки от струн по одному, и они мятой рисовой соломкой расстилались на помосте сцены.

Потом сводный хор исполнил арию Ленского из оперы «Евгений Онегин», что для нас прозвучало весточкой из дома.

Хор ушёл, и остался один певец. Конферансье объявил:

– Выступает известный оперный певец: поёт исключительно для оперативных работников, но остальные зрители могут оставаться на местах: я зачисляю вас в штат… Впрочем, теперь наш гость стал эстрадным, поскольку начал выступать на нашей эстраде. Попросим!

Певец исполнил не то арию, не то гектарию, а то и вообще – ни уму, ни сердцу – гербарию.

Пел он старательно, как следует открывая рот и поднимаясь на цыпочки. Не всё у него получалось с первого раза. Так, он никак не мог взять высокую ноту – очень уж высоко та находилась. Он и ручонки вытягивал, и на носочки становился, сняв их с себя и свернув калачиком – не помогало. Его голос напомнил мне ёршик для посуды: лохматенький, но не колючий.

Наконец, поднявшись на цыпочки и вытянув шею, ему всё-таки удалось достать верхнее «фа».

Его вызывали на бис. Но на бис он не вышел, а скромно встал в сторонке и ещё раз поклонился.

Шквала не было. Он просто сорвал буйные аплодисменты и пошёл, помахивая ими над ухом, будто отгоняя комаров.

– А почему, – спросил Том, – когда пение сольное, говорят, что голос медовый? Разве соль с мёдом сочетаются?

– Соль сочетается с фа и получается фасоль, – я сказал такую несусветную глупость, что сам устыдился и, чтобы отвлечь внимание Тома, указал ему на поднятое на флагштоке пренебрежение.

Пренебрежение трепетатоло на ветру, причём не обращая внимания ни на силу ветра, ни на его направление – само по себе, что мы определили по находящемуся рядом стандартному флюгеру.

На эстраде между тем появилась пивонистка. Она исполнила лёгкую игристую пенистую мелодию с хрустально лопающимися пузырьками.

– Может, перекусим? – предложил Том, которому трептание пренебрежения напомнило лёгкий трёп ни о чём, затем он вспомнил об орудии трёпа – языке, откуда ближе чем рукой подать до желудка и еды. Потому-то он и ожил, предлагая. Да и пивонистка пьянящей мелодией призвала поскорее закусить. А может, увиденное и услышанное: и трепенание, и мелодия, именно мне напомнили о еде, а я приписал свои мысли Тому? Но предложил-то он!

– В перекусочную захотел? – начал язвить я, но Гид прервал меня:

– Идёмте, – согласился он с Томом, – я покажу неплохое кафе, совсем недалеко.

Уже уходя, мы услышали, как через микрофоны объявили:

– Выступает копулярный певец… – представление, видимо, достигало опупегея. Или апофигея.

Мы не стали останавливаться, поскольку набрали достаточную скорость, следуя по направлению к кафе – как оказалось, гибриду ресторана «Пища для ума» и настоязего ресатурана – кстати, язи в нём подавались в качестве фирменного блюда, и мы взяли по нескольку порций на всех. Том даже удивился: «А рази язи ещё есть?».

А сатураторы стояли внизу – для не желающих подниматься наверх. В них продавалась не одна газированная вода, но и другие, более подходящие к разнообразным случаям жаждоутомляющие прохладнольдительные напитки. На сатураторах мы увидели рисунки-наклейки с газированными вишнями, вишнуми, вишными, кришнами, крышными, ромовыми и кремовыми рамами, сливами, оливами, наливами и подливами, рухнувшими и рушащимися грушами и яблоками – кстати, сорта «белый налив».

– Хорошо, что газированной глины нет, – сказал Том, увидев всие многообразие.

– Ничего сложного, – пожал плечами Гид, – бывает же газированный, пористый шоколад. Такая же и глина. Мне больше нравится голубая, кимберлитовая. Лучше всего лепится…

Мы с Томом переглянулись, но ничего не сказали. Я только подумал ненароком: «Лепится или лепица? А, может быть, нелепица? Скорее всего… не лепо ли ны бяшет, братие…»

Вследствие нехватки площади вокруг себя и рядом, здание ресторана росло вверх и доросло до торехэтажия, в виде тора-бублика снаружи, и с отделанными под орех панелями интерьера, очень понравившегося нам, едва мы вошли.

Нижний зал, в котором мы расположились, выглядел впечатляюще: практически двухэтажный – с широкой галереей вдоль стены вместо второго этажа. Туда из трёх углов зала вели винтовые и полувинтовые стационарные лестницы. А мы сидели возле четвёртого угла, и рядом стояла небольшая лестница-стремянка. Куда-то она стремилась? А-а, так это же…

– Снисхождение? – догадался я.

– Оно, – подтвердил Гид.

– А автоматического нет? – на всякий случай спросил я.

– Что-то вроде эскалатора, – согласился Гид. – Но сейчас увезён на профилактику. Смазывать снисходительность.