Ольга Покровская - Рад, почти счастлив…

– Я понял, – ободряюще кивнул Иван.

– Ну вот. Я их к себе выпишу, в гости. Мы сядем с ними на причале, тут вот. Вот сюда, вместо тебя, посажу их. Как раз вылезут одуванчики, там… мать-и-мачеха, череда, вот это всё. Будем сидеть хоть месяц.

– Месяца не хватит, – покачал головой Иван. – Надо год, а то и два.

– Согласен, – кивнул Фолькер. – Год, два… А вообще, это всё ерунда. Не починится ни хрена. У меня же есть башка на плечах – что, я не знаю жизни? Я знаю жизнь, я знаю себя, пожил вдоволь, попинал землю. Пора и честь знать.

– Посидишь на пристани – всё пройдёт, – повторил Иван.

– Ага. Думаешь – Шон прямо скрипку под мышку, и на два года со мной тут на пристани околачиваться? Шон, он, знаешь! У Шона дело жизни – магазинчик дисков. Так он и поехал! Нету выхода. Жалко, что совесть грязная.

– Да надоел ты со своей совестью. Пожалуйста – вот есть я. Я на скрипке не играю, но на гитаре немножко играю. Давай, хочешь, буду тебе вместо Шона. Иван, Шон, гитара, скрипка – какая тебе разница? Конечно, с утра до ночи я тебя пасти не могу. Во-первых, работать как-то надо, согласен? Потом, у меня родственники. У тебя психоз, а у них – старость. Психоз и старость. Есть разница? Но, скажем, ежедневную часовую репетицию я могу тебе обещать, – заключил Иван, передразнивая нечаянно синтаксис Фолькера.

– И что я тебе за это буду должен?

– Что должен? Ничего не должен. Должен будешь не отлынивать.

– Ага. Понял. Ты меня, то есть, будешь лечить. Слушай, брат, а хочешь я тебе подарю моё имя? Будешь Фолькер – классно!

– Вот уж спасибо, обойдусь! – сказал Иван и, встав с мостков, зашагал к дороге.

– Ну что, завтра во сколько? – крикнул Фолькер.

– Завтра не могу! – обернувшись, сказал Иван. – Смогу в сентябре, когда моих с дачи перевезу. Подождёшь?

– Ну, это как пойдёт! – усмехнулся Фолькер.

Быстро удаляясь от черноты, спасаясь в солнце реки и зелени, Иван шёл к дому. «Ах, как не хочется…», – думал он. Тут резкий запах собачьей еды всплыл из памяти. Вот какая она была, набегавшая понемногу «вода». Было трудно, невмоготу прикасаться к ней – как к запущенной ране.

Вечером Иван вернулся на дачу. Родственники встретили его зелёными щами, оладьями, и кучей дел по хозяйству, накопившихся в его отсутствие.

В канун первого сентября он позвонил Оле и спросил, кто пойдёт провожать Макса первый раз в первый класс. Оказалось, пойдут все – Оля, её мама и папа. Примазываться к такой большой компании показалось Ивану неудобным. Конечно, и Костю провожать в институт – это глупости. Тем более, если вспомнить их последнюю беседу по телефону.

Так рухнул его прекрасный план на первое сентября.

Зато второго Костя, забыв, как видно, о своих проклятьях, сам позвонил ему.

– Ты куда сгинул? – вопил он в трубку. – Чего не звонишь? Ты сегодня будешь в Москве? Я по расписанию в два заканчиваю! Могу потом подъехать к вашему офису! Скажи только, когда? В пять? В шесть?

– Давай в четыре, – сказал Иван, искренне не понимавший, зачем бы ему сидеть в офисе до шести.

Они встретились на Большой Татарской и пошли во дворы. В одном из них сам собой нашёлся и позвал их присесть пустой доминошный стол с лавками. Стол был новенький, из светлого ещё дерева, но уже инкрустированный вечными надписями.

Над головами шатался тополь, пыльный, пропахший городом великан. Его листья и семена засыпали стол. Иван смёл их ладонью на край, поближе к себе, и сразу ему стало уютно. Он взялся было расспрашивать, как прошёл студенческий дебют Кости, но тот замотал головой.

– Нет! – возразил он. – Говорить будем о тебе. Не хочу обо мне! Надоел я себе, ты бы знал, как! Пора ведь и мне стать человеком! Так что давай, рассказывай!

Ивану не хотелось держать отчёт, но он видел: Костя не отстанет. Раз решил, что ему нужна практика бескорыстного внимания к людям – значит, будет теперь добиваться её, вытряхивать из каждого встречного.

Он задумался: как бы так сказать Косте о найденной им собачьей Москве, чтоб это не вызвало в нём раздражения, схожего с Олиным? Как тут скажешь? Нет, пожалуй, не скажешь никак.

Тогда в двух словах он рассказал о Фолькере.

Костя выслушал его серьёзно, без воплей.

– А почему ты решил, что ты за него отвечаешь? – спросил он въедливо.

– Ничего я не решал, – неохотно отозвался Иван. – Отвечает тот, у кого есть похожий опыт. Что, разве Женя будет виноват, если с Фолькером что случится? Да он ни черта не знает, кроме своей драмы с Машей! Ну и здесь – то же. Лучше уж я сто раз схожу к нему на реку, чем однажды – на похороны.

– Вот забавно! – улыбнулся Костя. – Каша моя – а ты расхлёбываешь.

Иван не ответил. Он нашёл спичинку и принялся вынимать из процарапанного посередине стола любовного уравнения землю и сор. Ему хотелось, чтобы буквы, раз уж кто-то вырезал их, были чистыми.

Костя следил за его действиями с любопытством.

– Иван, я должен тебя обрадовать! – вдруг произнёс он. – Твоя жизнь так видна мне! Я знаю досконально тебя и твои обстоятельства, и могу без проблем рассказать тебе будущее. Не оттого, что я провидец, а чисто логически. У нас с тобой наработано достаточно, чтобы дальше роман сам вёл автора.

Иван положил руки на стол, как на парту, и приготовился слушать. Как интересно живётся! – завидовал он сам себе. – Какие экспромты приходится наблюдать!

– Я буквально вижу это кино! – продолжал тем временем Костя. – Шаткий дом, осень, ты с молотком, обивающий стены вагонкой, внутри и вокруг тебя – люфт, который ты стараешься заполнить природой. Твои родители помирились под старость и заняты друг другом, у них «бабье лето». Бабушки с дедушкой нет – ты взял себе вместо них жену и сына. Но, хотя тебе и казалось, что они твоё предназначение, ты не прирастаешь к ним настолько, чтобы вернуть доброту и спокойствие. Твой характер портится. Ты лупишь свою вагонку и, сжав зубы, велишь себе держаться, любить вопреки, не изменять совести. Дальше мне не понятно – согнёт ли твоя воля тебя, или ты согнёшь свою волю. В том смысле – дашь ли ты себе взорваться, или законсервируешься в том положении, которое находишь правильным.

– Вот спасибо! – усмехаясь от накатывающей тревоги, произнёс Иван.

– Спастись с твоим душевным устройством ты не сможешь! – в волнении, бледнея от собственной дальновидности, продолжал Костя. – Разве только твоя дура Оля проявит великодушие и сама от тебя откажется. Но это из области фантастики. Так что, я прощаюсь с тобой, дорогой герой! – подытожил он, привстав. – А мне так хотелось поместить тебя в зимний день со снегом – и включить, как песню, на «репит»! Ты сам знаешь, рискованно снимать продолжение, если первая серия удалась. Зачем мне продолжение о тебе, когда ты – удался?

Во всю силу западного циклона тополь раздувал над Иваном воздух, но всё равно ему было жарко от Костиной наглости.

Читать дальше