Ольга Покровская - Рад, почти счастлив…

– Ты думаешь, это полезно – набалтывать человеку такие вот жизненные программы? – спросил он с укором. – Это что, польстит твоему самолюбию, если ты угадаешь?

– У меня гигантское самолюбие, – сказал Костя. – Такая мелочь ему не польстит. Я просто боюсь, что ты забьёшь себя в гроб совести и будешь всю жизнь платить долг, которого нет. А я хочу, чтобы ты жил.

Иван собрался возразить, но вдруг заметил – женщина из окна смотрит на них, приостановил свой ход таджик с тележкой, и старухи у подъезда сидят, дружно повернув головы.

«Ну и ладно!» – подумал Иван. В конце концов, он и сам бывал рад, когда удавалось подглядеть какой-нибудь забавный уличный эпизод. И как-то сразу весело стало ему от такого количества зрителей. Ничего не ответив, Иван поднялся из-за стола.

– Пошли, – сказал он Косте, тряхнув его за плечо. – По-моему, мы достаточно обо мне поговорили. Теперь я буду тобой интересоваться. А ты мной не будешь. Понял?

Остаток прогулки Костя с охотой отзывался на его интерес.

– …И потом, – объяснял он, – Я же её люблю! Это тогда у меня от страха любовь отшибло. В страхе, в депрессии – там любовь не живёт, это я уже понял. А теперь ничего, отмораживаюсь потихоньку. Мы с Машкой поженимся, и будем жить у её бабушки. А нашу квартиру на Краснопресненской можно сдавать. Бешеные деньги. Часть пойдёт маме, а часть – нам с Машкой. И потом, я же ещё пойду работать! Днём работать, вечером учиться. И ребёнка поскорее. Хочу увешать себя, как ёлку, – трудом, детьми, вообще всяческой ответственностью. Чтобы уж не вырваться. Чтобы сквозь эту броню уже не прошёл никакой соблазн!

Тут Костя приложил ладони к лицу и минуту простоял неподвижно. Видно, ему было крепко себя жаль.

– Ты же сам мне говорил. Если себя завинтить, то потом взорвёшься с треском, – напомнил Иван.

– Ты думаешь? – с надеждой посмотрел на него Костя. – Ну ладно, ребёнка пока не будем.

В тёплые дни сентября под руководством деда Иван сколачивал ящики для цветов, травы и клубники – всё это мама собралась разводить зимой на балконе, который ему же, Ивану предстояло теперь утеплить и снабдить подсветкой.

Наивная мамина выдумка – перевезти с собой в город куски летней свободы, напомнила Ивану, как в прошлом году он сам готовился к суровой зиме.

Наконец, настал день более или менее окончательного переезда в город. Иван вывел машину. На заднем сидении бабушка с дедушкой притулились друг к другу плечами, впереди села мама.

Он вернулся в сад запереть гараж, проверить воду. Небо ласково выглядывало сквозь ветки сада. Солнце не слепило. Иван уже направлялся к калитке, как вдруг увидел юную яблоньку. Один единственный плод уцелел на её ветвях, но какой золотой, румяный! Он задержался поглядеть на этот крохотный урожай, и вдруг всем сердцем понял: ровно столько и нужно для душевного мира – вот это маленькое совершенство.

У ворот, с ключами в руках, Иван постоял ещё – неизвестно чего дожидаясь. Дождался собаки, протрусившей мимо забора по своим бродячим делам, и сел за руль.

Москва окурила их дымным небом и, как только выехали на кольцо, зажгла фонари. Открывался новый городской сезон.

Как и в прошлом году, в одну ночь наполнив двор своим влажным голосом и одеждой, к ним вошла осень. В завершение каникул Иван, как лев Бонифаций, получил свитер. Ольга Николаевна довязала его, вшила рукава и заскучала.

– Знаешь что, – сказал ей Иван, – я теперь буду носить только то, что ты мне свяжешь. – И лишь потом догадался, что заявлением этим трудоустроил маму на всю оставшуюся жизнь. Теперь навеки у неё было дело – вязать сыну свитеры и шарфы, подпуская в нитку любовь.

Не плача, чтоб не испортить нежную шерсть, но, пребывая где-то неподалеку от слёз, Ольга Николаевна взялась за новую вещь. Какого-то витамина не хватало ей для жизни, или, напротив, какого-то было в избытке. Иван склонялся ко второму варианту – его мама ещё была молода. Без счастья ей не дышалось.

Он задумался, чем помочь такому человеку. Как-то раз, проходя мимо вновь отстроенной церкви, он услышал колокольный звон, зашёл и у ближайшей от входа иконы Богоматери попросил для мамы победы над хандрой. Он смотрел на Мать и Младенца тем же взглядом, что и на дачные луга – как на средоточие прекрасного, ему было легко передать в их ведение свою просьбу.

Молитва о маме возымела быстрые и неожиданные последствия. Вернувшись домой, Иван застал Ольгу Николаевну за сбором дорожной сумки.

– Не хочу больше ждать! – сказала она. – Еду в Питер. Будем мириться. Как думаешь – наверно, гордая позиция тут не подойдёт? Надо будет всплакнуть и как бы отдать ему роль сильнейшего?

– Ну, попробуй… как бы отдай! – улыбнулся Иван.

Неумение одинокого и немолодого человека зажить новым, его иррациональная тяга к старому, пусть негодному – всё было маме на руку. Из Питера она перевезла свой «памятник» в дом и поставила посередине гостиной. Тот огляделся, узнавая.

Дальше Иван не присутствовал. В смятении, мысленно уже перебравшись с вещами на дачу, он попытался осмыслить восстановление семьи, к которому так стремился. Что станет теперь с их доброй домашней вечностью?

Но, оказалось, отец и не думал возвращаться домой. Он всего лишь переехал из Питера в Москву и, пару ночей проведя в гостинице, снял квартирку на Речном Вокзале.

«Значит, пока – отдалённое соседство и дух взаимного уважения», – успокоено подытожил Иван. Тем сильнее было его удивление, когда отец предъявил свои родительские права. Он желал видеть жизненный план сына.

Иван не возражал: он рассказал подробно о своём нынешнем нечегонеделании и набросал примерный план ничегонеделания в будущем. Ни детской скованности, ни раздражения против отца в нём не осталось. Иван был, как гора, которой нечего не стоит стряхнуть туман, но она стоит и не стряхивает, подчиняясь природе вещей. «Пусть будет, как будет, – решил он. – Пусть ругает. Буду слушать».

Но отец промолчал. Даже бровью не выразил гнева. «Я даю тебе две недели – навести порядок в делах, – заключил он. – Потом заеду в офис, и ты мне отчитаешься».

Тронутый странноватым благородством отца, – что не вдруг нагрянул с ревизией, а дал время, – Иван и впрямь собрался было заняться делами фирмы, но тут дедушке позвонил сосед по даче. В лесу пошли опята! «Опята!» – заволновался дедушка. И они втроём – бабушка, дедушка, внук – уехали на выходные, а там прихватили ещё и понедельник, и вторник…

Опята и правда были. Иван находил в изобилии расцветшие грибами поляны и пни и навеки запомнил, как дедушка ждал его на опушке. «Ну?» – встревожено спрашивал он, различив за деревьями внука. «Есть кое-что!» – отвечал Иван и, пройдя последний кордон лесной крапивы, ставил перед дедушкой свою огромную, заваленную на две трети корзину. Ну и ну! Вот это да! Вот насолим! А бабушка ещё не хотела ехать!

Читать дальше