Александр Покровский - Пес. Книга историй

Ему бы в лес бежать со всех ног, а он за меч хватается. Татары-то стрелой сильны – издалека достанут.

Много воды утекло с тех пор, а только на Руси всегда так было: выходил в чистое поле только один человек, и этот человек и был тот самый воин.

Никого рядом с ним отродясь не случалось.

И бился он за свою страну, стране той совершенно неведомый. А если и падал он на землю сырую, то земля та быстро прибирала его кости белые – будто и не было его вовсе.

А мне нравится ящик – свежие досочки, одна в одну, и пахнет хорошо. Он хорош как конечный продукт нашей цивилизации. Только не тогда, когда он в центральный пост влетает, потому что наверху его неправильно перевязали шкертом, стали опускать в люк, а он и вырвался.

В него, в этот ящик, обычно съестное какое-нибудь кладут. При погрузке продуктов.

У меня был матрос Патрикеев Дмитрий, который никак не мог пройти мимо того, что, по его мнению, лежит слишком плохо.

Каждый день что-то притаскивал. Особенно он электронные платы любил, потому что они красивые. Смотрел он на них как завороженный. И улыбка по его лицу бродила. Радовался он таким образом этим всплескам человеческого гения, воплощенным в такую красоту – там же все диодики и триодики цветными были – что твоя карамель.

Ну а ящики во время погрузки продуктов он затаскивал к нам в пост регулярно.

При погрузке же ящики движутся потоком, как живые. На всех палубах расставлены люди, они и передают их друг другу до самой провизионки, что в трюме третьего отсека помещается. А мой пост напротив лестницы.

И как только кто-то отвернется, так Патрикеев ящик и стибрит.

Открывается дверь поста, и в него сейчас же влезает ящик, а потом – счастливый матрос Дима.

– Что это? – говорю я ему строго, указывая на ящик.

У Димы на лице блаженство, и он мне:

– Тащ-щ ка! Ну чего вы, в самом деле? Ну, простокваша там, наверное. Вы же любите простоквашу!

– Дима!

– А мы возьмем только две баночки, а остальное – назад заколотим!

– Патрикеев!

– Вот вы опять – «воровство, воровство»! А в автономке же нет аппетита! И все зря только выбросят! А мы ее сейчас съедим. А в автономке не будем! Все равно же все наше! А тут – свеженькое! Я сам ее заварю. Вот увидите, будет вкусно!

– Матрос Патрикеев! Вам ваш начальник что говорит?

– Ну знаю, нехорошо воровать! Но, тащ ка, вдумайтесь – это же наше!

– А ну давай назад, «вдумайтесь»!

– А как же я теперь его назад отдам, что они скажут?

– Они скажут, что ты ящик свистнул, философ!

– Тащ ка! Я потом все отдам!

– Сейчас!

– Ну можно потом?

– Нельзя!

– Эх… – Дима огорчен и пока сопротивляется. – Все же воруют! Вон интендант домой вчера целый портфель тащил!

– Я те не интендант!

– Тащ ка! Ну что вы, в самом деле!

Ящик вместе с Димой уплывает назад в отсек. Именно в этот момент я, усмехнувшись, и думаю о том, что мне нравится ящик как конечный продукт нашей цивилизации.

Два дня на меня Дима дуется, а потом притаскивает какую-нибудь электронную плату и снова счастлив.

Блин! Я стою на второй палубе третьего отсека и чешу себе ту часть тела, что у всех нас называется затылком.

Автономка, тридцатые сутки, подводное положение. Тремя компрессорами снимается давление воздуха в лодке. Давление снимается уже час.

Я смотрю на кислородный газоанализатор.

Давление воздуха в лодке надо снимать регулярно, потому что в автоматике применяются воздушные клапаны, и при переключении они сбрасывают воздух в помещения подводной лодки.

Оттого и возрастает давление. Оно может дорасти до 890 миллиметров ртутного столба, а потом уже автоматика будет работать со сбоями. Вот поэтому и включают компрессоры. За час они снижают давление до 690, а потом – всплытие на сеанс связи и определение места, после чего из-под воды поднимается шахта ПВП (подача воздуха под водой) и через нее внутрь лодки засасывается воздух, а компрессоры все работают и работают – набивают наши баллоны ВВД (воздуха высокого давления).

Вот такая организация.

А на кислородный газоанализатор МН-5125 я смотрю потому, что эта зараза бурно реагирует на столь быстрое снятие давления тем, что у него стрелка падает просто на глазах.

Падает она до пятнадцати процентов кислорода. На самом деле кислород никуда не делся, просто у нас такой прибор.

А в техническом описании на это чудо техники написано, что оно «устойчиво работает и не реагирует на перепады давления» – вот сволочь!

А стою я здесь и жду, потому что сейчас мимо может пройти наш командир. Он как увидит это падение, его кондратий может хватить. Вот для этого я и стою – чтоб, значит, поддержать падающее командирское тело.

Причем объяснить что-либо командиру нельзя. Не поймет он. У него с арифметикой плохо. Мне кажется, даже если я ему доложу, что дважды два – четыре, он мне на это скажет: «Как четыре? Почему? Почему вы мне не доложили вовремя? Все тихушничаете здесь! Стоите! Все сами пытаетесь! А сами-то! Ни хрена не можете! Почему я только сейчас об этом узнаю?» – ну и так далее. Больной он у нас.

Я с группой командования вообще ни о чем не разговариваю. За десять лет я сменил четырех командиров, и всегда одно и то же.

Поэтому сейчас мой мичман Черняков Геннадий Константиныч пройдется и поставит все приборы на штатную проверку от ВСД (воздуха среднего давления). Там давление нормальное, и приборы придут в себя. Константиныч, собака, возится.

– Константиныч! Ты где там? – кричу я в глубь своего поста.

– Сейчас! Уже иду! Никто не видел мою отвертку?

Опять, мудак, свою отвертку потерял.

И вот я дождался – через переборку в третий перелезает командир. Он торопится на сеанс связи. Сейчас объявят «тревогу», и будет всплытие.

Командир, конечно же, увидел меня и повисшую стрелку моего газоанализатора.

– Что у нас с кислородом, начхим?

– Ничего особенного, товарищ командир!

– Как это «ничего», он же падает!

– Это давление снимается!

– Я знаю, что оно снимается! Почему у вас при этом кислород по отсекам падает?

Ну что ему сказать? И тут меня осенило:

– Товарищ командир, дело в том, что выброс дозаторов кислорода у нас приходится на среднюю палубу, а при снятии давления компрессоры забирают воздух именно с нее – у нас же захлопки не справляются, и мы открываем переборочные двери, а они все на средней палубе. Вот с нее весь кислород и забирает. Компрессор.

В глазах командиру немедленно тухнет зловещий огонек. Неужели до него дошло?

– Что нам делать? – говорит он поникшим голосом.

Фу! Вот ведь как! Объясни я все, как оно есть, – и на меня наорали бы, а тут хуйню какую-то сказал – и такое взаимопонимание!

– Ничего не надо делать, товарищ командир! – сказал я с большим человеческим достоинством в голосе. – Установка справится. Все придет в норму через пятнадцать минут!