Станислав Курашев - 14 дней в поезде, который совершенно никуда не идет

Что было дальше, он точно не помнил, но то, что он остался жив, во-первых, доказывало, что он сумел избежать и датчиков и линий электропередач, а во-вторых, все-таки в какой-то степени подтверждало его историю.

Лично я поверил ему сразу – он просто не смог бы придумать такого выражения, как «датчики мозговой активности».

У другого, который все время спал и с которым я ни разу не поговорил, тоже были проблемы с инопланетянами, причем конкретно с тремя особями.

Что там было точно, я не помню, его привезли в три часа ночи, когда я наконец-то уснул, и я его ненавидел всей душой. Потом, уже после капельницы, эта тварь нагадила на кровать, пришлось звать дежурную сестру, менять простыни, вытирать пол и так далее.

В процессе этого его снова разбудили, и добрая нянечка снова спросила его о зловещих инопланетянах.

Он достаточно ясным голосом ответил, что никаких инопланетян не существует, и что нашей доброй и ласковой планете Земля в этом смысле ничего не угрожает (по крайней мере, в ближайшее время), и что ему просто нужно успеть на корабль, и что этот корабль уходит с минуты на минуту и может уйти без него, и тогда он не сможет попасть туда, где всего этого нет, и прежде всего – нас.

Ему поставили вторую капельницу, и он уснул навсегда. Во всяком случае, когда меня перевели в палату номер два, он все еще спал.

Я нечто вроде средневекового художника на окраине Нижнего Тагила, рисующего на солнечной улице 3-го Интернационала солнечное затмение.

Я точно так же выделяюсь на этих детских качелях напротив входа в церковь – фигурка в джинсовой коричневой куртке со склоненной головой к тетрадке, что-то лихорадочно записывающая.

Только изредка я переменяю колено, когда затекает нога, иногда достаю из внутреннего кармана куртки морковь, которую мне сегодня принесла добрая Аля, и откусываю от нее.

Прохожие смотрят на меня с тревогой и удивлением.

В первой палате я почти не спал.

Чуть ли не каждую ночь привозили новых, а это бодяга часа на полтора: в палате горит свет, добрые соседи по палате прекрасно спят, новенький кричит или стонет, и, зевая, пользуясь случаем, раз дверь открыта, выходишь в туалет – курить.

Сигареты есть только у меня, а так как в палате восемь человек, из которых курят пять-шесть, около одного человека не курит (в нашем случае – человек, которому инопланетяне пытались вживить датчики наблюдения), и один-два человека, которые просто не могут встать с кровати, хотя курить они, конечно, тоже хотят.

Сигареты для первой палаты хранятся в особой коробке, в особом шкафчике, в особой каморке, о чем непосвященные никогда не догадаются.

Если у обитателей первой палаты есть свои сигареты, то на пачках пишут фамилии владельцев, и нянечка, следящая за порядком в городе, выдает их исключительно владельцам.

Все неподписанные пачки сигарет считаются общими.

Их иногда передают нянечке для первой палаты обитатели других, нормальных палат, особенно те, кто когда-то в этой самой палате лежал.

Правда, сигареты самые дешевые, а ведь в палатах лежат иногда очень богатые люди, которые курят сигареты рублей по сто.

Но именно эти люди никогда никому не помогают.

Зажигалка в коробке только одна, и, выйдя из туалета, ее надо обязательно вернуть нянечке.

Это чтобы не курили в палате, так как сигареты можно стрельнуть в туалете, спрятать на теле и так далее.

Впрочем, все равно приходится это делать – доставать зажигалку, прятать сигареты, потому что когда выключают свет, никто не может уснуть, кроме тех, кто спит с самого утра.

Сигареты прячут в ножках кроватей, зажигалки – в батарее.

Открываешь осторожно окно, так как от дверей первой палаты до поста медицинских сестер ровно шестьдесят девять сантиметров, и, максимально прижавшись лицом к решетке, быстро и нервно куришь.

В последнюю ночь, перед тем как меня перевели, я курил дважды, еще, что довольно забавно, сестра заставила нас вечером переставлять кровати, так как поступил тяжелый и нужно было пространство для капельницы.

Причем две кровати были те самые, в ножках которых мы с Малининым спрятали на ночь пять сигарет.

Даже мое искусное перо не сможет описать те мучения, которые испытали мы с Малининым, передвигая эти кровати.

Ночью всем, почему-то кроме меня, сделали укол, и все отрубились, а я – голова все-таки не в порядке – просто забыл из-за этих перестановок, в какие ножки каких кроватей мы спрятали сигареты, и, подняв чуть ли не все кровати с людьми килограмм по девяносто, наконец-то нашел сигареты.

В прошлый раз зажигалку прятал старый партизан Сидоров, а у меня уже не было сил, и я просто положил ее под подушку, и конечно утром ее нашли, и конечно был скандал: «Я так и знала, Курашев, что это ты куришь, сейчас будет смена, и я все ей передам» и так далее…

Я – в обычной своей роли униженного и оскорбленного – «Ну не надо, пожалуйста, ну пожалуйста, пожалуйста…»

В палате я за главного, я решаю все вопросы с едой (в смысле с добавкой – жрать хочется ужасно, а теми порциями, которыми здесь кормят, наесться невозможно, и приходится унижаться, относя поднос с тарелками на кухню: «Валентина Васильевна (так зовут раздатчицу. – Авт.), ну пожалуйста, если останется, дайте добавки и хлеба и чаю…»

Она (добрая): «Ну если останется, я принесу…»

Почти всегда остается, потому что богатые в столовую не ходят.

Но иногда бывает, что и не остается.

Сегодня наконец-то спал нормально (проснулся, правда, в семь), соседи жалуются, что я храплю, и это довольно неприятно: раньше жена утверждала, что я храплю только пьяным и разговариваю во сне на незнакомых языках.

Стал принимать контрастный душ утром, потом дыхательная гимнастика, потом несколько физических упражнений, потом – зеленый чай, вот уже скоро и завтрак. Аля вчера принесла суп, надо попросить раздатчицу его разогреть, правда, у меня нет специальной пластиковой посуды, ну да, может быть, у нее есть.

Скоро обход, надо будет пожаловаться врачу на спину и глаза, болят они у меня ужасно.

Спина-то еще ничего, но вот глаза… Прочтешь страницу – и начинают болеть, даже сейчас, когда пишу, время от времени закрываю глаза и пишу вслепую.

В принципе, их можно понять.

Хороших людей в палате нет, это как бы такие изначально плохие хорошие люди, которые стали в итоге плохими.

Живем мы очень мирно, ни одного скандала, потому что мы все-таки – братаны…