Вячеслав Ворон - Ёсь, или История о том, как не было, но могло бы быть

– Дай сюда, – выхватывая трубку у Ёсифа, прокричала Надя. – Ты что, дурья башка, белены объелся, точнее семян обкурился. Кто ж это, не зная броду, лезет в воду. Для начала надо было раскурить и передать остальным, – она ударила его ладошкой по спине. Ёсиф завис.

– Ой, посмотрите-ка, он еще и обиделся, давай выдыхай уже, – добавила она грубо.

Ёсиф выдохнул остатки дыма, потом вдохнул много воздуха и снова выдохнул. Эту процедуру он повторил. Лицо приняло прежний вид, и Ёсиф повеселел. Улыбка растянулась от левого уха к правому, придавая ему совсем придурковатый вид. Джежинский еще больше расхохотался.

– Ты чё ржешь, как лошадь. Остановись, полоумный, – вскрикнула Инесс, явно испытывающая проблемы со слухом.

– Я не могу, это надо видеть, он сначала покраснел, потом позеленел, а сейчас белый, как кролик, и улыбка до ушей, – оправдался Филя.

– Я тЭбЭ щАз пАкАжу, кто кролЫк, – Ёсиф помахал кулаком в сторону Джежинского. Джежинский мгновенно замолчал. Троцкин тоже перестал хихикать. Надежда потушила трубку, налив в нее воды из стоящего на столе стакана.

– Все, баста, хватит ржать и курить, я сейчас вам всю революцию на картошке покажу, – произнесла Надя. – Троцкин, достань из мешка картошки, – обратилась она ко Льву. Троцкин послушно достал несколько корнеплодов и положил на стол.

– Давай еще, не жалей, – подстегнула его Пупская. Он высыпал весь мешок клубней.

– Это другое дело, давайте, коллеги, ближе, сейчас, самое главное, надо, чтобы вы меня поняли.

Все придвинулись ближе к ней и склонились над столом.

– Итак. Сейчас это куча картошки, мы с вами тоже неорганизованная куча. Мы друг друга видим, слышим и даже трогаем, но мы все равно куча, бесформенная масса, картофельное пюре, если так можно сказать. Но мы не хотим быть пюре, верно?

Все дружно ответили: «Верно». Ёсиф промолчал.

– Значит, если одна картошка не хочет быть пюре, – она отодвинула картофелину в сторону от остальных. – Как ей, картошке, объяснить другим картошкам, что нужно что-то делать, чтобы, не стать пюре. А, не знаете?! А я знаю. Надо этой картошке, – она схватила картофелину и стукнула ее о стол, – взять и рассказать другой картошке, что она не пюре, – Надя придвинула вторую картофелину к первой. – Вот видите, их уже две картошки, но остальные-то, не знают о том, что те две картошки уже не хотят быть пюре.

– А пусть эта вторая картошка, тоже скажет другой картошке про пюре, – вставил Джежинский.

– И тут ты прав и не прав одновременно, Филя. Если следовать твоей логике, то каждая картошка должна объяснить каждой другой картошке о своем решении, но этот путь верен, однако долог. И решение, как всегда, кроется в самом простом. Представьте себе, если одна картошка сообщит сразу десяти картошкам, а те, в свою очередь, каждая по десяти, то все картошки очень быстро поймут, что они все не хотят быть пюре, – и она ловким движением руки придвинула, оставшиеся картофелины к двум первым. – Теперь вам ясно? – осведомилась она.

«Ясно», – ответили трое. Ёсиф промолчал. Надя повернулась в его сторону и спросила:

– Ёсиф. А ты чего стоишь и молчишь, будто воды в рот набрал. Тебе ясно?

– Ясно-то, ясно, только я не пойму, чем первая куча, отличается от второй.

– Однако, Ёсиф Виссарионыч, вы и тугодум. Первая куча должна была стать пюре, т. е. желто-серой массой, коей мы сейчас и являемся. А вторая уже не станет. Это новая куча, новая картошка. Это мы – новые. Это наше новое будущее, – громогласно провозгласила Надя.

– Новое пюре. Хах, – добавил Стален.

– Хватит язвить, грузин, обижусь, – предупредила Надя.

– Я не язвлю. Как определить, что та картошка, – Ёсиф указал на одну картофелину из кучи, – уже приняла для себя решение не быть пюре, а другая еще нет, если они все, как одна, выглядят. Как решить, кто революционер, а кто – нет.

– А ты не так-то глуп, как кажешься. Вот тут-то и нужны будут нам цветы, которые мы засеем на полях Кубани, а товарищ Джежинский нам в этом поможет. Поедешь, Филя, возрождать Кубань? – она обратилась к Филу.

– Поеду, Надежда Константиновна. Только свадьбу сыграю с Инессой и сразу поеду.

– Вот и умница, а ты, Лев Давидович, организуй-ка нам еще деньжат, потряси своих банкиров, пускай раскошелятся, иначе мы их после революции трясти начнем, и уж тогда никакие цветы им не помогут, мы их розгами из роз сечь будем. За контрреволюцию, – добавила Надежда.

– О, эврика, я поняла! – воскликнула Инесс. – До сего момента я до конца не понимала, как с помощью цветов делать революцию, хотя читала Маркса Энгельса, а сейчас меня осенило. Если у каждого на окне его дома будет стоять ваза из роз, значит, он нашего поля ягода, а коль не будет… Значит, он контра и подлежит ударам розг из этих же роз до той поры, пока не станет нашим. Я правильно уяснила?

– Примерно, – ответила Надя. – Сечь, конечно, мы не будем, но в веру свою посвятим. И цветы нам только в помощь. А какие они будут, розы или тюльпаны, не важно. И Фил нам поможет.

– Я готов, всегда готов, – согласился Джежинский.

– И я готов, – добавил Троцкин.

– И я, – сказал Ёсиф.

– Значит, один за всех, и все за одного, – проскандировала Надя. – Да, картошка за картошку, – добавила Инесс и засмеялась.

– При чем здесь картошка? – возмутился Ёсиф.

– Это Инесс шутит, – сказала Надя. – Ёсиф, включай бестолковку. И давайте посерьезней. Ребята, нам революцию делать.

Преодолев Атлантику, «Олимпия» прибыла в столицу строго по расписанию. Дорога была долгой и муторной. Стален не любил длинные морские путешествия за их морские болезни и качки, поэтому всегда брал с собой снотворное и основную часть пути спал, как медведь в зимнюю спячку, просыпаясь только по утрам, чтобы выпить кофе и выкурить трубку. За день до прибытия он переставал принимать снадобье, и остаток пути проводил обычно в раздумьях и воспоминаниях. Так и в этот раз Стален проспал весь круиз. Морской вокзал встретил Ёсифа толпой встречающих и целым отрядом биндюж ников. Выйдя на палубу, он заметил в толпе знакомую фигуру человека в льняном светлом костюме и шляпе с большими полями. «Надо же, – подумал он, – заботливая у меня все-таки женщина, не забыла, что я сегодня прибываю, прислала-таки гонца. Люблю ее». По пирсу вокзала расхаживал маленький толстенький человечек, в котором легко было узнать Никиту Хвощова. Он подошел к носу корабля и прочитал название. «Странно, – подумал он, – это название меня преследует. То Роза мне говорила, что «Олимпия» ходит до Тифлиса, то теперь она в столице. Хм, да. Голландец какой-то, летучий, а не «Олимпия»». Стален в это время не спеша сошел на пирс, отдал носильщику саквояж. И подошел к Хвощову сзади. Никита даже не заметил, как возле него возник гегемон. Стален похлопал его по плечу, и от неожиданности он даже отпрянул на шаг, но, тут же собрался и рассыпался в льстивом приветствии: