Леонид Нузброх - Посредник

– A-а, а я подумал, что ты девочек разглядываешь, – выглянув в окно, минорно сказал он. Я вздохнул и с видом человека, приговорённого к смертной казни, пододвинул к себе билет.

«А собственно, почему бы и не попробовать? В конце концов, ходил же я на лекции?! Значит, хоть что-то в моей памяти должно было остаться?!» – подумал я перед тем, как начать читать свой «смертный приговор».

Пододвинуть-то пододвинул, но заглянуть в билет было свыше моих сил. И тогда, прижатый к стене обстоятельствами, я решился на крайний, безумный и немыслимый шаг. Я закрыл глаза и мысленно заговорил: «Здравствуйте, госпожа Зебра! Я родился под знаком Рыб, и поэтому пути наши пересекались намного чаще, чем мне хотелось бы… Нет, что вы! Ни в коем случае не подумайте, что я ропщу. Кто я и кто вы, чтобы мне на вас роптать?! Кроме того, вам, госпожа Зебра, я обязан не только горечью чёрных полос, но и восхитительной радостью белых. Ведь были и у нас с вами счастливые дни! Разве не правда? Никогда раньше я вас не беспокоил. Не буду беспокоить и впредь. Я всегда безропотно принимал всё то, что вы мне преподносили. Но сегодня… Сейчас… Мне нужно ваше понимание, ваша помощь. Я вас прошу: мне сейчас, как никогда, необходима белая полоса. Как никогда! Госпожа Зебра! Поверьте, что это и в ваших интересах. Если я не сдам математику, то у меня не останется другого выхода, как наложить на себя руки: ведь меня лишат стипендии! Кому вы тогда будете строить свои козни? Пожалуйста, войдите в моё положение! Хорошо?»

Хотите – верьте, хотите – нет, но в этот момент раздалось лошадиное ржанье. Я изумлённо открыл глаза и огляделся.

В аудитории так натурально ржать никто бы не посмел. Разве что Эмиль Моисеевич. А вот за окном… За окном, по улице, одинокая лошадь тащила в гору повозку на мягких резиновых колёсах. В этом не было ничего удивительного или странного: эта лошадь с подводой довольно часто, по несколько раз на день, появлялась на нашей улице.

Старая кляча не тянула на Зебру даже в тридцать третьем поколении, тем не менее, я принял это, как знак свыше, и только набрался храбрости прочесть билет, как услышал:

– Задумчивый ты наш! Всё, время вышло. К доске!

– Я ещё не готов.

– Вот у доски и подготовишься.

– Эмиль Моисеевич! – взмолился я, – Но…

– Никаких «но»! Надо было меньше на девочек пялиться!

– Хорошо, иду.

За спиной преподавателя, как два огромных квадратных глаза, чернели две доски. У одной из них, переминаясь с ноги на ногу, стоял Францияну, занимавший по интеллекту одно из самых последних мест в нашей группе. Он должен был отвечать передо мной.

Это могло быть хорошо. Могло быть и плохо. Хорошо – потому, что на фоне его знаний любая сказанная мною глупость будет выглядеть, как мудрое философское изречение.

Плохо – слушая Францияну, Эмиль Моисеевич мог так разъяриться, что при первой же попытке сказать глупость, выставил бы меня за дверь.

Стерев с доски всё, что было написано предыдущим студентом, я, наконец, начал читать билет… и обомлел: первую теорему я знал! Знал – не то слово! В своё время, в преддверии контрольной, чувствуя, что «Закон Зебры» обязательно подсунет мне что-нибудь позаковыристей, пошёл я в библиотеку и выучил кроме основного, ещё два существующих варианта решения этой теоремы, так как считалась она одной из самых трудных. И оказался прав: эта теорема была включена в один из двух вариантов контрольной. Но мне, естественно, достался другой вариант. Зато теперь… Я расположил на доске все три варианта с подробным описанием решений так, что для остального уже просто не осталось места. Вторую теорему я не знал. Мог только в принципе объяснить, что откуда берётся, но доказательств не помнил. Третий же вопрос я не знал совершенно. Францияну с радостью откликнулся на мою просьбу и уступил мне половину своей доски. Думаю, попроси я и оставшуюся часть, он отдал бы и её, но в мои планы это не входило.

Проведя мелом вертикальную линию, я на свою половину доски переписал из билета условия второго и третьего вопросов. Больше места не было.

– Францияну! Что это ты за моей спиной доской приторговываешь! Или ты настолько сведущ в математике, что тебе и одного мелка достаточно?!

Францияну молчал, уставившись в пол.

– А ты-то что это вдруг расписался? – Эмиль Моисеевич внимательно прочёл все три варианта теоремы. – Ну даёшь! Это же не входит в программу!

– воскликнул он. – Удивил! Честное слово – удивил! А второй вопрос?

Я вкратце объяснил последовательность доказательства и замолчал, с ужасом ожидая любого дополнительного вопроса. Но Эмиль Моисеевич меня не слушал. Он вновь разглядывал первую теорему.

– Не ожидал от тебя! Молодец! И третий вопрос написал! – удовлетворённо констатировал он, даже не вникая в написанное на доске. – Вот, Францияну, учись, как надо сдавать математику! Да ещё без подготовки!

Преподаватель сделал запись и протянул мне зачётку. Не веря, что всё уже позади, я вышел из аудитории. За дверью меня ждал Михаил.

– Ну, что? Сдал?

Я посмотрел в зачётку и не поверил своим глазам:

– Пятёрка! Представляешь: пятёрка! Повезло твоей Ленке: будет жить!

Тот вечер начался как и все предыдущие, и я думал уже, что он пройдёт так же тихо и скучно, как прошло большинство вечеров после возвращения из армии.

Я лёжа курил на диване и, от нечего делать, перечитывал «Дамское счастье» Золя. Было тихо. Комната была освещена слабым светом торшера и в этом мягком голубом сумраке скрадывались знакомые с детства очертания окружавших меня предметов.

Отложив в сторону книгу, я лёг на спину, бездумно уставившись в полумрак.

Виной ли тому бездумная расслабленность, или никем не тревоживаемая тишина, но мною медленно и неотвратимо овладевало грустное слегка тоскливое настроение.

Так бы, наверное, и прошёл ещё один вечер моей жизни, если бы неожиданно резко не зазвонил телефон, грубо оборвав тонкую паутину моих нестройных мыслей.

Через тридцать минут мы с другом уже входили в кафе, где молодая счастливая супружеская пара справляла своё первое семейное торжество – свадьбу.

Приглашённые стояли и довольно громко переговаривались, разбившись на малые и большие группы. Оркестр наигрывал какую-то современную мелодию. Ударник надрывался изо всех сил, заглушая и оркестр, напоминавший труппу бродячих музыкантов, и говор гостей.