Михаил Ландбург - На последнем сеансе

Подсев за мой столик, Зив помахал листком со стихами перед моим носом и признался:

– Я весь переполнен всем этим, и уж просто не знаю, как мне освободиться от своего рабства.

– Никаких шансов! – издали выкрикнул актёр. – Освободиться от рабства не сумел даже Спартак!

Зрачки Зива расширились до невероятных размеров.

Я поинтересовался:

– Нужна помощь?

Зив вжался в стул.

Актёру я объяснил:

– Молодой человек – поэт.

Актёр поморщился, а потом, с нежностью поглядывая на зажатый в руке череп, призвал:

– Раз так, пусть угостит нас своим производством!

Зив угостил:

Глаза актёра залило угрюмое напряжение. Фыркнув в рюмку, а потом, театрально поклонившись в сторону Зива, он проговорил:

– Бред, который ты нам здесь набормотал, – это не стихи, а тусклый мусор, лишённый трепетного чувства жизни и звенящего, горячего пульса творчества. Где непременный акт, вызывающий в людях бурный ток крови и бешеный оргазм? Свои жалкие потуги ты смеешь называть стихами? Тьфу! Кому ты головы морочишь? Возможно, лишь только куры с их специфическими мозгами могут отнестись с участием к твоему разбрасыванию мусора… Читай, юноша, классиков, наслаждайся шикарными образами великолепного Чарльза Буковского! Взять, к примеру, вот этот шедевр:

Страшно побледнев, Зив втянул голову в плечи, и казалось, что с его лица вот-вот выпадут глаза.

– О чём господин говорит? – спросил он у меня голосом, напоминающим интонацию изрядно выпившего человека, который изо всех сил пытается казаться трезвым. – Я так старался, я бился, как рыба об лёд…

– Не туда старался! – взревел актёр. – Биться надо не как рыба об лёд, а как гусь о подоконник – эффекта гораздо больше!..

Зив растерянно развёл руками и, непонятно к кому обращаясь, продолжил:

– Случается, что, будучи измученным под натиском неуёмного нашествия слов, я целыми ночами ворочаюсь в постели. Тучи слов летают надо мною, застревают в ушах, щиплют в грудь, колют в глаза… Порой мне кажется, что лишаюсь разума…

Я слушал Зива и думал, какое это ужасное несчастье – быть писателем, и какое это огромное счастье, что я не писатель. А ещё я подумал, что выражение самых сокровенных оттенков чувств подвластно лишь только музыке…

– Дыши ровнее, – посоветовал я. – Талант нуждается в мужестве. То, что ты ворочаешься в постели, ещё не означает, что ты лишился разума. Скотт Фицджеральд по ночам тоже не спал, однако с ума сошла его жена Зельда, а не он.

Зив перевёл дыхание и, искоса взглянув на актёра, осторожно спросил:

– Этот человек – литературный критик?

– Хуже, – отозвался я.

Сбитый с толку, Зив схватил мою руку:

– Разве бывает кто-то хуже, чем литературный критик?

– Конечно, бывает, – сказал я. – Театральный или музыкальный критик.

– Так он не литературный критик? – оживился Зив. Его лицо порозовело, а в голосе прозвучал металл вызова: – Господин с черепом, вы не думаете, что…

– Мне ни к чему! – перебил актёр. – От дум натираются на мозгах мозоли.

– Как тебе такое нравится? – Зив продолжал сжимать мои пальцы. – Этот господин принимает мои стихи за мусор!

– Возможно, господин недостаточно глубоко вник в суть? – предположил я. – Кстати, о мусоре… Как у тебя (тебе) с новой подружкой?

– Ты имеешь в виду совсем новую?

– Ну да. – Я вспомнил, что дальше одноразовых подружек у Зива дело не идёт…

Проведя со своей последней подругой на острове Родос семь дней, Зив после возвращения в Тель-Авив позвонил мне.

– В гостинице, – жаловался он, – моя подруга вела себя как пьяная горилла, и у нас происходили дикие, совершенно опустошительные ночи. Ты представляешь?

– Хочешь, чтобы я представил себе гориллу? – спросил я.

– Или собаку. Эта дамочка бросалась на меня, как собака на свежую кость, разве что при этом не лаяла. Знаешь, как она объясняла своё поведение?

Я сказал, что не знаю.

Зив разъяснил:

– «Для любимого, – заявила она, – я готова отдать всё, что у меня есть». «Всё не надо, – заверил я, – обойдусь самым малым». Кажется, объяснил понятно, да? Так нет же! Направив на меня скорбный взгляд, она пробормотала: «Бедный мой возлюбленный!..» Тут меня прорвало, и я крикнул: «Это наше бесконечное сюда-туда-обратно меня достало! А потому с данной минуты ты становишься для меня продуктом, у которого истёк срок давности!» Услышав о своём увольнении, она протяжно вздохнула и объявила, что идёт вешаться. «О кей, милая, – одобрил я, – не отказывай себе ни в чём». Словом, проклятая получилась поездка. А я так старательно готовился к ней: прихватил диск с записью нашей с тобой песни «Под рыжим солнцем, на белой лодочке», две бутылки вина «Sauvignon Blank», книгу какого-то англичанина и Библию…

Я не понял:

– Зачем Библию?

– Чтобы общаться не только о низменном.

Я понял. Потом спросил:

– А презервативы прихватил?

Поэт не понял.

– Зачем? – спросил он.

– Не знаешь?

– Нет.

– Тогда и я не знаю. Могу уточнить у моего внука.

Поэт понял.

– Шутишь! – сказал он.

– Хотел бы… – отозвался я.

Зив помолчал. Потом послышалось:

– Перед сном почитал англичанина и вдруг для себя выяснил: меня никогда не оставит одиночество. Ни меня, ни всех нас. Вот послушай, что англичанин выдал: «Мы все одиноки. Независимо от того, кого трахаем и сколько, и неважно, женишься ты или нет. Ты сам по себе. С твоей головой и твоим членом. Ты идёшь своей дорогой. А всё остальное – сказки Уолта Диснея…» Ты слышишь?

– Конечно.

– И что ты на такое скажешь?

Я сказал:

– Тебе противопоказано читать английских писателей. Тем более перед сном. Перед сном лучше просматривай фильмы Уолта Диснея.

Зив снова помолчал. Потом продолжил:

– Увы, то, что эта девица беспредельно глупа, я заметил лишь только на вторые сутки… Ты понимаешь?

Я не понял.

– Почему на вторые?

– Так ведь пока женщина пребывает голая…

Я понял. И сказал:

– Тем не менее, спать ты с ней продолжал.

– Одно другого не касается, – отмахнулся Зив. – Как бы плотно тела друг к другу не прилипали, но если между душами зияет глухой просвет, то… К чёрту!..

Мне стало жаль девушку.

– Почему бы тебе не попытаться начать с ней всё заново? Возможно, что-то ещё…

– На место любви не возвращаются! – перебил меня Зив.

– Ты так считаешь?

– Я доверяю Иосифу Бродскому.

Тогда я спросил:

– Тебе известно, что ты ненормальный?

Оказалось, что этого он не знал.

– Знать бы надо, – посоветовал я.

Теперь же, когда мы сидели за столиком в кафе Нисима, Зив сказал: