Михаил Ландбург - На последнем сеансе

Доктор стал задавать вопросы, удивительно схожие с теми самыми, что и медсестра из приёмного покоя.

А ещё через три часа пришли сразу два доктора.

Один спросил:

– Вы тот самый Леон Корман, который композитор?

Я кивнул.

– Надо же! – взволнованно сказал он. – Мой сын исполняет две ваши пьесы: сонату и элегию. Рад познакомиться!

Я подумал: «Ну да, как же! Знакомиться с докторами – предел мечтаний…»

Другой доктор раскрыл папку с бумагами.

– Ничего страшного анализы нам не подсказывают, – бодро проговорил он. – Разве что некоторая усталость… Пока мы оставим вас здесь, проследим… Какое-то время полежите.

– А пролежни не появятся? – озаботился я.

Оба доктора посмотрели на меня так, как смотрят коты на залетевшего на подоконник воробья. И засмеялись. Вместе. Оптом. Я был приятно удивлён: не часто увидишь смеющихся докторов.

Тот, у которого сын исполняет мои сочинения, спросил:

– А что, собственно, вы почувствовали у себя дома?

– Раздражение, – сказал я.

– От чего раздражение? – не понял другой доктор.

– От всякого разного.

Доктора приподняли брови.

– От всякого?

– И всякого, и разного.

– Звучит очень занятно, – сказал один доктор.

– Благодарю, доктор! – Я почувствовал себя польщённым.

– В шашки играете? – спросил другой доктор.

Я сказал, что нет, не играю.

– Вот и чудесно, – улыбнулся другой доктор.

– Здесь мы проследим за состоянием вашего сердца и вообще… – запрокинув голову, сказал первый доктор.

Другой доктор взял мою руку и снова прослушал пульс. Потом спросил, хожу ли я на рыбалку. Я сказал, что нет, не хожу.

– Вот и отлично, – проговорил он задумчиво.

Ни о сухой корке хлеба, ни о преследующем меня большом белом псе, и уж тем более об Эстер я не обмолвился ни словом.

– Возможно, – предположил я, – проблема с моим питанием.

Один из докторов, наставительно подняв палец, заметил:

– Если кому-то изменяет жена, а при этом у этого кого-то рога не выросли, то ещё не значит, что организму этого самого кого-то не хватает кальция.

Довод доктора показался мне вполне убедительным, и тогда я спросил:

– Может, что-то с памятью? В последние дни моя голова сильно загружена прошлым.

– Больше, чем настоящим?

– Гораздо больше. Можно сказать, что до отказа. Мой мозг просто набит мыслями о девушке, которую я когда-то недолюбил…

– Эффект Блюмы Зейгарник! – сказали в один голос оба доктора и пояснили, что человек лучше запоминает действия незавершённые, чем те, которые завершить успел. Даже в случае, если люди пытаются что-то забыть, память всё равно находит случай себя когда-то проявить, к тому же, прерванное действие запоминается лучше, чем завершённое.

– Выходит, настал мой случай? – предположил я.

Доктор, чей сын исполняет мою сонатину, сухо спросил:

– А как у вас с репродуктивной функцией?

Мой лоб покрылся холодной влагой.

– А может, всё дело в звуках моей баллады? – осторожно проговорил я.

– Звуки? – насторожились доктора. – Что с ними?

– Они перестали меня слушаться.

Доктора между собой переглянулись, а затем посмотрели на меня. Взгляды были какие-то странные.

Наконец, один из них очень тихо, но твёрдо проговорил:

– Переутомление.

Другой подхватил ещё тише:

– Вероятность незначительной толики неврастении… Для творческого человека такое и возможно, и допустимо…

Первый доктор потряс подбородком и ласково сказал:

– Отдохните.

По моей спине пробежал холодок.

– Зачем? – не понял я.

Другой сладостно улыбнулся:

– Надо, надо…

Я опасался, что от холода мой позвоночник заледенеет.

Первый доктор решительно потребовал:

– Ничего не делайте!

– Ничего? – робко осведомился я. – Совсем ничего?

Другой доктор уточнил:

– Хотя бы на какое-то время.

– Ну да, хотя бы на какое-то! – подхватил первый.

Столь согласованный диагноз двух докторов меня напряг. «Возможно, они спят вместе», – подумал я.

– А позволить себе просто размышлять я могу? – уныло спросил я.

– Лучше, если поменьше. Голову надо беречь.

– А что если думает не голова, а сердце?

– Это не так, – возразил первый доктор. – Слава Богу, это не так. Ещё Фернандо Пессоа справедливо заметил, что если бы сердце попыталось думать, то оно бы вскоре остановилось.

– Выходит, мне не думать?

– Ни о чём.

– И не делать музыку?

– Хотя бы какое-то время.

– А силы? Где я возьму на это силы? Ведь на то, чтобы заставить себя не сочинять, мне придётся потратить колоссальную энергию.

– Отдыхайте! – дружно сказали доктора и отступили вглубь коридора.

Ко мне за ширму заглянул санитар.

– Лечимся?

– Да уж… – отозвался я.

– Сами виноваты, – с горечью в голосе проговорил он и исчез.

Я подумал о моём приятеле Амосе, которого год назад положили в больницу на обследование (исследование). Амос писал книги по истории, и в учёном мире его очень ценили до тех пор, пока он не высказал мысль о том, что история людей – это что-то изначально скверно задуманное, которое ожидает тотальный коллапс. И поскольку это так, раз другого пути у истории нет, то его, Амоса, перу в ней делать больше нечего. По ночам Амос страдал от нескончаемых посещений астральных сущностей (тел), а ещё он пристрастился к экзорцизму, к этим мудрёным заклинаниям на предмет вытеснения из себя злых духов. Врачи заподозрили, что Амос не в своём уме. После проведённых тестов оказалось, что в своём, и тогда его из больницы выпроводили, сказав, чтобы он чаще бывал на свежем воздухе. Родственники Амоса считали, что всё же из больницы его выписали преждевременно; скорее всего, по причине переполненных палат. Очень может быть, что родственники были правы: нет ничего удивительного в том, что больничные палаты переполнены в стране, где в голове каждого из семи миллионов граждан хоть что-то да шевелится…

Принесли ужин. Хлеб я отложил в сторону. Сыр тоже. Съел яйцо, выпил чай из пластмассового стаканчика. Стал думать о моей балладе, но мои мысли перебила медицинская сестра Лиана.

– Как вы?

Я улыбнулся.

Сестра сделала три коротких укола в живот. Посоветовала:

– Постарайтесь уснуть.

– Боюсь, – признался я. – Вдруг не проснусь?

– Мужчины не должны бояться.

Я приподнял голову, сказал:

– Мне известны случаи, когда мужчины умирают ещё до того, как у них останавливается сердце.

– Кто вам такое сказал?

– Читал.

– Вы верите книгам?

– А что?

– Книгам верить нельзя.

– Не буду, – пообещал я.

– Великий композитор должен верить лишь себе.

– Я – великий?

– Персонал нашей больницы говорит о вас именно так. Я сама слышала.

– Вы верите персоналу?

Медсестра Лиана сделала отмашку недовольной рукой, и я увидел, как она, гневно тряся задом, удаляется в комнату медицинских сестёр. Было любопытно – чтобы задом трясли так гневно, я никогда не видел.