Михаил Ландбург - На последнем сеансе

Из соседней палаты санитар повёз к лифту пожилую женщину, которая, озираясь по сторонам, торопливой рукой приглаживала на голове волосы.

– Отправляемся на рентген, а не в фотоателье, – прищёлкнув языком, напомнил санитар.

Женщина опустила руку.

Санитар сказал что-то ещё, но слов я не расслышал.

С головой накрывшись (укрывшись под) одеялом, я подумал, что, возможно, теперь эта женщина предчувствует свой уход из жизни. Я внимательно прислушался к себе. Слава Богу, подобного предчувствия в себе не услышал. Сбросив с лица одеяло, я забормотал:

– Ещё нет, ещё нет…

Вернулся санитар и, похлопав ладонью по пустому сиденью каталки, кивнул в сторону одной из палат.

– На очереди нервный мужчина, – сообщил он. – Пока люди с жизнью ладят, они вроде бы живут. Жить перестают, когда устают ладить…

– Вы про ту женщину?

– Я про всех. А та женщина мечтает умереть.

– Что?

– Умереть она хочет. Этим и живёт.

– А мужчина? Отчего нервный?

– Беднягу беспокоит внезапно наступившее гормональное затухание. Вовремя не подготовился…

«Как к землетрясению», – подумал я и сказал:

– Надеюсь, он не рассыплется, как высохшая хлебная корка.

Санитар наклонился к моему уху:

– Говорят, что скоро учёные изменят строение людских клеток. Уж очень эти клетки устроены неудачно…

Я возражать не стал.

Санитар ушёл.

Я подумал о разнообразии вариантов в судьбах человеческих и на всякий случай прочёл молитву: «Боже, не допусти, чтобы моя смерть оказалась смешной или нелепой. И от досадной или ужасной – тоже избавь».

Вдруг вспомнился умирающий Иван Ильич из рассказа Толстого. «Господи, зачем эти муки?» – спросил Иван Ильич, и Господь ему ответил: «Так, ни зачем».

«Замечательный ответ», – оценил я и, взглянув на мои пальцы, пошевелил ими. «Они ещё чуткие, – решил я. – Рано мне туда, а если Ей так не терпится, то пусть Она приходит за мной не сюда, в больницу, а ко мне домой, когда сижу за пианино. Если время мне – туда, так под музыку…»

Часы в больничном коридоре показывали 2:10.

Я принялся думать об Эстер, о моей дочке, о времени, о музыке. С мыслью: «Музыка – не экзорцизм» – уснул.

Во сне я прогуливался по улице Алленби, но вдруг почувствовал, что за мной кто-то крадётся. Кто крался – не видел, не слышал. Только чувствовал. Я свернул на проспект Ротшильда. Возле фонтана остановился – привлекли умиротворяющие звуки падающей воды. «Эти звуки надо бы использовать в моей балладе», – подумал я.

На одной из скамеек сидела девочка с худенькой шейкой. Светленькие глазки поразительно искрились. В последние годы на улицах Тель-Авива дети встречаются редко. Больше – служащие. Теперешние дети заняты домашним компьютером. Девочка напевала одну из моих песен.

Я удивился – эту мелодию я слышал сотни раз, но так она ещё не звучала.

Взгляд девочки остановился на мне.

Я подумал: «У всех, кто исполнял эту песню, получалась она по-разному. Странно, почему, когда люди делают одно и то же, у них это получается по-разному?»

Мы запели вместе.

– Нравится? – спросила девочка.

– Пожалуйста, продолжай, – попросил я.

– Песня отличная, да? – спросила она.

– Так себе…

– Не понимаешь, – заключила девочка.

В моей голове шевельнулась мысль: «Поразительно! Люди связаны между собой общими чувствами тоски, досады, веры, горечи, восторга, отчаяния, однако стоит отдельной живой душе остаться наедине с собою, как всё то, что, казалось бы, принадлежит всем, вдруг выплёскивается из этой души непременно по-своему, обязательно на свой лад!..»

– Старый ты, – сказала девочка.

Я развёл руками – мол, прости, что есть, то есть.

Из-под рядом стоящей скамейки выбежал большой белый пёс и ураганно пронёсся вдоль бульвара.

– Постой! – крикнул я. – Куда ты?

Цицерон издали отозвался:

Меня разбудила медсестра Вика. Включила свет. Передала таблетки. Сказала:

– Вы во сне пели.

– Мне снилась девочка.

– Вам снятся девочки?

– Там была лишь одна.

Медсестра Вика загадочно улыбнулась и посмотрела куда-то в угол.

Приняв таблетки, я сказал, что мне стало гораздо легче, и тогда сестра Вика, погасив свет и откинув в сторону моё одеяльце, на себе халатик распахнула. Мою шею обожгли раскалённые руки, мои губы обожгли задорные груди, на мои плечи упали горячие капли слёз. Я успел подумать: «Только бы не рухнуть, как гнилое дерево…»

Кажется, я не очень понимал, что делаю. Я просто делал. А когда невидимая сила поглотила моё сознание, надо мной взошла заря с малиновыми губами, малиновыми сосками, малиновым животом.

«Разве сейчас утро?» – изумились мои глаза, а в моих ушах послышался призывный звук рога из бетховенской увертюры.

«Это ты, Эгмонт?» – спросил я у зари и весь сжался.

После этого сестра Вика халатик на себе запахнула, а мне велела следовать за ней в процедурную комнату, на дверях которой висел плакат: «ОДИН ЧЕЛОВЕК ИМЕЕТ ПРАВО СМОТРЕТЬ СВЫСОКА НА ДРУГОГО ТОЛЬКО ТОГДА, КОГДА ОН ПОМОГАЕТ ЕМУ ПОДНЯТЬСЯ. Габриель Гарсиа Маркес».

– Сделаем электрокардиограмму, – объявила медсестра Вика и на моей груди расставила присоски электродов.

Я задержал дыхание.

Такси с молоденьким водителем подъехало через десять минут.

– На улицу Флорентин, – сказал я.

Машина проехала мимо Большой синагоги, кинотеатра «Офир», аптеки на углу Алленби и Грузенберг.

Я ткнул пальцем в стекло.

– Вон там, где большая стеклянная витрина, входили в клуб «Бейтар». Боксёрский ринг там стоял…

– Теперь здесь магазин женской обуви, – отозвался водитель.

Я отвернулся от окна. С некоторых пор женская обувь была мне ненавистна.

Тогда, когда надо мной склонилось лицо тренера. Я спросил:

– Меня нокаутировали?

Тренер отвёл глаза в сторону.

Раздевалка клуба «Бейтар» была пуста.

– Выходит, снова…

Тренер скривил губы, проворчал:

– Этот парень уложил тебя подремать прямо на настиле ринга. Ты немного запоздал с нырком, к тому же твоя правая рука болталась, как…

– Не надо! – перебил я тренера.

– Домой проводить?

– К чёрту!

– Что?

– Доберусь сам. Ноги-то на месте?

– И ноги, и уши твои на месте, только вот нос и это место, что под глазом…

Я горестно покачал головой.

И тут тренер сказал, что я сражался, как мог, и что во мне сидит это самое.

– Это самое? – не понял я.

Тренер направился к выходу.