Татьяна Русуберг - Мир в хорошие руки

– Маш, это что, ревность?

Карие глаза сощурились, превратившись в недобрые щелочки:

– Вот щас я покажу тебе ревность, – двинулась на меня разъяренная мстительница, – ты у меня летать без крыльев научишься…

– Глупая! – я ухватил ее за руки и оттащил от края. – Кандида же старая, да к тому же синий чулок. И вообще, когда она мне там, в тронном зале, на ухо про воробушка шептала, я под кудряшками у нее увидел вот такой вот прыщ! – пальцы мои сложились в подобие грецкого ореха.

– Правда? – шмыгнула носом Машура. – А что это еще за воробушек?

– Так, ерунда, – смутился я. – Мне э-э… надо идти. Слушай, давай завтра выйдем на связь? Перчаточным способом. Расскажешь, как устроилась в Илламеде…

– А ты – как там, в Питере! – воодушевилась моя регентша.

– А ты – про Саттард, и как дела у маленькой Сиир. Это девочка, которую…

– Конечно! – хлопнула себя по лбу Машура. – Как же я могла забыть! Ведь Динеш мне про нее рассказывал… Сегодня же расспрошу наших.

На том мы и расстались.

Тронный зал цитадели ничуть не изменился с тех пор, как я его покинул, только небо в стрельчатых окнах порозовело. Странно – казалось, за прошедшие несколько часов я прожил целую жизнь. Почему-то для меня было важно, чтобы я оказался здесь один. Двуликий Янус, получеловек-полудракон, раскинул на полу алые крылья, словно звал меня в путь. По моим расчетам, в Питере как раз наступило раннее утро. Если все пойдет по плану, я окажусь прямо в нашей с Сашкой комнате, рядом с постелью. Даже если появление будет шумным, и брат проснется, я всегда смогу сказать, что только что пришел и свернул что-нибудь в темноте…

Я пару раз глубоко втянул воздух через нос и выдохнул через рот, как пловец. Это помогло унять сердцебиение. Осмотрел себя. От Вовкиного прикида остались одни ошметки – особенно пострадали куртка и футболка. Их срастить у меня как-то не получилось – видно, нет портняжного таланта. Да хрен с ним. Штаны на месте, и ладно. Тем более на черном и крови засохшей не видно. Если не присматриваться.

Я прошелся через зал, шаркая растерзанными кроссовками, и встал прямо на собственный герб. Одной ногой на дракона, другой на человека. Закрыл глаза, призвал Ветер… И пока меня несло, тихонько покачивая, через пространство и время, я представлял себе шторы на окне нашей комнаты – детские шторы с сидящими в лукошках котятами, которые мать так никогда и не сменила на что-нибудь более взрослое и мальчишеское…

Именно рыжие коты и были первым, что я увидел, открыв глаза. Падение вышибло из меня дух – все-таки над мягкой посадкой оставалось еще работать и работать. Я растянулся на полу, залитом сереньким городским светом – по небу между наполовину раздвинутыми занавесками невозможно было определить, который теперь час. С таким же успехом, могло быть и позднее утро, и ранний вечер – с рассветом я просчитался. К счастью, Сашка где-то болтался, то ли в школе, то ли у приятелей.

Я пошевелился. В копчик и в ребра уперлось что-то острое. Ясно, меня не было неделю, а в комнате уже срач. Хотя, может, неделя – это сильная натяжка… Я вытащил из-под собственного зада Дж. Роулинг с ушастыми от частой перечитки страницами. Стоп! Не может быть, чтобы Санек вот так бросил на полу своего любимого Поттера! Что-то тут не так… Стараясь не шуметь, я поднялся на ноги и огляделся.

Роулинг валялась в неопрятной куче не одна. Складывалось впечатление, будто кто-то взялся за праздничную уборку и одним махом смел с книжного стеллажа все, что там стояло. А потом забыл вытереть пыль или хотя бы поставить вещи на место… Из-под опрокинутого лицом вниз будильника торчал желтый краешек шоколадной обертки – от мальчишки на ней виднелись одни ноги в старомодных ботфортах. Я машинально поднял часы – по электронному циферблату бежала трещина, едва различимые цифры показывали 88:88. Пипец.

Под ложечкой противно засосало. Почему-то на цыпочках я прокрался к приоткрытой двери, высунул голову наружу. В гостиной царил оранжевый полумрак, плотные шторы были задвинуты. Воздух казался густым от пыли, табака, кислого запаха пота и сивушного духа. Слабенькие лучи света, пойманные между занавеской и оконной рамой, обличительно падали на угол журнального столика с опрокинутой бутылкой. Голубоватые блики от телевизора отражались в ее мутном стекле, но звук отсутствовал. Скачущая по экрану женщина, которая на самом деле была мужчиной, беззвучно открывала накрашенный рот, будто хотела укусить микрофон.

Я знал, Гена где-то здесь. Чуял отчима, как пес, унюхавший мочу чужого кобеля, только что пометившего его территорию. Он был в квартире, пьяный, вонючий, опасный… Но где же Сашка? И где мать? Судя по разгрому в квартире, она или серьезно больна, или не появлялась дома уже несколько дней. Ни того, ни другого на моей памяти никогда не случалось.

Поколебавшись на пороге гостиной, я направился через нее к кухне. В полной тишине было слышно, как сосед сверху спустил воду в туалете. Мои осторожные шаги звучали в ушах, как топот динозавра. Дверь в коридор стояла настежь. Я подобрался поближе, стараясь различить в темноте, на месте ли мамино пальто. Наверное, в этот момент я отвлекся. В любом случае, когда краем глаза заметил шагнувшую из-за угла грузную тень, уворачиваться было поздно.

Под черепом взорвался огонь, меня отшвырнуло к стене. Тумбочка выбила почву из-под ног, и я рухнул на пол. Может, Гена и нетвердо стоял на ногах, но догнать меня тут ему не составляло труда. Я почти успел свернуться клубочком, так что тапок отчима вместо живота встретил колено. Мы взвыли одновременно. Отчим запрыгал на одной ноге, я пополз от него к спальне – выход в коридор он перекрыл. Пинать меня, видимо, стало слишком больно, так что урод вооружился первым, что под руку подвернулось. Подвернулся длинный рожок для обуви с ручкой в виде конской головы. Сделан он был из пластика, так что лупить меня Гена принялся именно рукояткой. На мое несчастье, она отломилась уже на втором ударе – запястье, которым я прикрывал голову, было крепче.

Я говорю «на несчастье», потому что ушлепок принялся искать снаряд потяжелее и, конечно, нашел. Торшер с оранжевым, под цвет занавесок, абажуром, оказался как раз под рукой. Впрочем, абажур Гена тут же свернул – для его цели круглый тряпочный экран был только помехой. Каждый раз, когда деревянная ножка взлетала в воздух, державший ее мужик визжал что-то, задыхаясь от прилива крови и шепелявя. До меня долетали только обрывки фраз, потерявших смысл:

– Все ты!.. Она из-за тебя!.. Наркоман!.. Ворюга!.. Ублюдок!.. Уб-бью!..

Все это время я смотрел на Гену не закрывая глаз. Мне хотелось, чтобы он встретился со мной взглядом. Хотелось, чтобы он увидел всю ту ненависть, которая выжигала мне роговицу изнутри. Чтобы этот огонь ворвался прямо в его зрительный нерв, и замкнул проспиртованный, мертвый мозг. Одна короткая вспышка – и все! Чернота.