Владимир Лидский - Два солдата из стройбата

Вот тут-то и приблудилась к нему странная девчонка.

Появившись, она потопталась на краю общепитской территории, потом несмело подошла к столику сержанта и робко спросила, опустив глаза в тарелку с его бутербродами: «Дяденька, вы не скажете, где здесь туалет?» Круглов застыл в замешательстве, а девчонка, ожидая ответа, продолжала смотреть на бутерброды. «Туалет там…», – махнул рукою сержант, определяя направление, но девчонка не двинулась с места, только подняла воспалённые глаза и тоскливо глянула на него. Она выглядела лет на шестнадцать-семнадцать, одета была обыкновенно и только лицо её, отмеченное печатью недетской заботы и раннего страдания, говорило о каких-то неведомых преследованиях рока и превратностях недоброй судьбы. Круглов тупо смотрел на неё, дожёвывая откусанный кусок бутерброда и наконец догадался. Он подвинул в её сторону картонную тарелку и, воровато оглянувшись по сторонам, налил пива в размякший бумажный стаканчик. Девочка жадно съела остатки бутербродов. Пока она допивала пиво, Круглов сходил в кафе и вынес ей тарелку дымящегося борща. Когда с борщом было покончено, нежданная гостья вытерла губы тылом ладони и тихо промолвила: «Спасибо…». Круглов лихорадочно соображал, что это за явление и как с ним следует поступить. Здравый смысл подсказывал, что нужно развернуться и спокойно уйти. Но спокойно уйти было невозможно. Во-первых, сержант чувствовал какую-то несоразмерность этого явления окружающему миру, а какую именно, понять был не в состоянии, во-вторых, ему показалось, что искать подходящую подружку для вечерних забав сегодня не понадобится, потому что она уже нашлась. Но девчонка была странная, совсем не такая, какими обычно бывали его кратковременные спутницы, и где-то в глубине души Круглова шевельнулась совесть или то, что было у него взамен совести, и он почувствовал смутное, неясное чувство вины. Тем не менее, он взял её за руку и повёл на аттракционы. Потом они немножко погуляли по парку, Петров купил ей лимонаду и сладкую булочку, а ещё чуть позже, немного устав, они присели на лавочку, и девчонка поведала ему свою историю.

Мать Веры умерла, когда ей едва исполнилось пятнадцать. Отец, работавший фрезеровщиком на одном из местных заводов, был человеком слабым и в хорошие времена выпивавшим даже более, чем того требовали обстоятельства. Смерть жены стала для него таким ударом, от которого он не смог оправиться. Мгновенно потеряв все жизненные ориентиры, он запил так, что содрогнулись окрестности. Его запои длились днями и неделями, и только с трудом возвращаясь в опостылевшую реальность, он начинал осознавать весь ужас происходящего и в отчаянии ползал на коленях перед дочерью. Вымолить прощение у ребёнка ему не удавалось и он, продержавшись некоторое время, снова уходил в запой. Вера крепилась из последних сил, – через силу посещала школу, стирала, гладила, из каких-то продуктовых остатков пыталась приготовить что-нибудь съедобное. Отец постепенно деградировал и сходил с ума. Однажды, когда Вера мылась в душе, он сорвал шпингалет с двери ванной комнаты, вломился внутрь и стал хватать девочку руками, плача и прижимаясь грязной головою к её мокрому худенькому телу. Вера с трудом отбилась от него, но через неделю попытка повторилась. Отец надавал ей по щекам, пригрозил изуродовать лицо и силой уложил на продавленный диван… Смрад отцовского дыхания и звериный запах его тела она запомнила навсегда как инквизиторскую пытку, и воспоминания об этом ужасе впоследствии всегда вызывали у неё рвотный рефлекс.

Как-то мартовским вечером пьяного отца задержали дерзкие менты, хотели препроводить его в вытрезвитель, но он оказался ещё более дерзким, – сопротивлялся, поливал их матом и в нелепой свалке повредил одно милицейское лицо. Менты рассвирепели и отпинали его ногами. Полночи он пролежал на холодном асфальте, потом очнулся, утвердился на ногах и к утру кое-как добрался до квартиры. Три дня пролежал на своей всклокоченной постели, и Вера подносила ему литровую банку, в которую он мочился кровавою мочою, а на четвёртый день его увезла в больницу «Скорая», где он вскоре и скончался, не успев даже помолиться напоследок. С похоронами помогли соседи, и Вера осталась одна-оденёшенька на белом свете. Слава Богу, оставалась крыша над головою, но нужно было что-то кушать. Сначала Вера продала припрятанное обручальное кольцо матери, потом старенький телевизор, до которого в своё время не дошли алчные отцовские руки, а потом регулярно стала ходить в парк культуры и отдыха, где подъедала за беспечными посетителями остатки их незамысловатых трапез…

Сержант с Верой минут десять ещё молча посидели и пошли по направлению к танцплощадке, где уже вовсю гремела музыка. Они купили входные билеты и вошли за сетку, где молодёжь потихоньку начинала разминаться под громкие вопли хриплого магнитофона. Круглов с Верой постояли в ожидании, обсуждая местных подростков; танцплощадка, между тем, наполнялась, и вскоре на бетонном пятачке собралась довольно внушительная толпа. Кое-кто из молодёжи был уже в некотором подпитии, но вели себя все пока что чинно, никто ни к кому не лез и не задирался, как это иногда бывает на подобного рода вечеринках. Гремели быстрые композиции, но отрываться по полной после того, что рассказала Вера, Круглову было как-то неудобно. Они дождались медленной мелодии, вошли в освещённый круг и скованно потоптались, слегка обнявшись. Положив одну руку на её талию, а другою охватив плечо возле худенькой лопатки и ощущая ладонью тонкую бретельку лифчика, сержант уверенно вёл девушку и завороженно смотрел в беззащитную тёмную впадинку на шее партнёрши. Молодёжи всё прибывало, музыка гремела всё зажигательнее, а подвыпивших парней становилось всё больше. Отдыхающий народец уже сильно разгорячился, слышны были вопли и подвывания, а прыжки и коленца с каждою минутою делались всё развязнее. Медленные мелодии включали редко и потому Круглов с Верой больше стояли в полумраке, наблюдая за танцующими, но если начинала звучать подходящая музыка, сержант сразу брал девушку за руку, и они выходили под свет прожекторов. Прикасаясь к худенькому хрупкому тельцу, Круглов чувствовал грубое желание, преодолеть которое было невозможно. Он ощущал запах девичьих волос, податливую талию, мягкий живот и, проклиная себя, пытался прижать её покрепче. Вдруг вдалеке что-то громыхнуло и на бетон танцплощадки упали редкие холодные капли. Никто не обратил на это никакого внимания, но через несколько минут дождь сыпанул по полной. Молодёжь стала разбегаться. Круглов с Верой, схватившись за руки, понеслись вместе со всеми. Покинув парк, они рванули по улице и, спасаясь от дождя, забежали в первый попавшийся подъезд. Поднялись на самый верх, на чердачную площадку и тут сержант прижал девушку к перилам. Она не сопротивлялась, наоборот, обняла его и прильнула мокрою щекою к его щеке. Круглов задрожал. Где-то на задворках сознания мелькнула покаянная мысль: «Зачем?… Как-то не по-людски…». Но – мелькнула и погасла, Круглов её даже не заметил. Больше всего он опасался, что кто-нибудь снизу выйдет из квартиры и заметит их в неприглядных позах, а то ещё и заорёт, прогоняя. Но всё обошлось, никто не вышел.