Ринат Валиуллин - В каждом молчании своя истерика

– Отдай! – кричала мать. – Подстилка, я тебе его не отдам, – затрещала она вместе с тканью. Испугавшись того, что оно может порваться, я отпустила свой край, и оно осталось в руках матери.

– Далось тебе это платье, завтра купим другое, – прижал я крепко Фортуну к себе. – Что тебе пришлось из-за меня пережить!

Когда я ждал ее у метро, голодная стая снежинок кусала меня в щеки. Оптимист подумал бы, что это поцелуи, но в тот момент я не был оптимистом, кем же я был? Смотрел я в глаза оцинкованному небу, желая найти там подсказку. Да, пожалуй что циником.

– Ты даже не представляешь, – подтвердила Фортуна.

– Ты не представляешь, что мне пришлось ради тебя пережить, а теперь вот так вот запросто ты выгоняешь меня из дома? И куда мне теперь вернуться – обратно в логово, откуда я так позорно ушла?

– Они же тебя любят, твои родители.

– Никого они не любят, даже друг друга.

– Ну хочешь, я сниму тебе квартиру, ты сможешь пожить там какое-то время. Тебе надо подумать, куда идти дальше.

– Что ты, как навигатор? Это же моя жизнь. Я сама разберусь, где мне свернуть налево.

– Ну даже если ты останешься, что мы будем дальше делать? Фортуна, я не смогу жить с человеком, который мне изменил.

– Это я не смогу.

Всегда легче любить человека на расстоянии, особенно, если он этого не знает. Совсем другое дело, когда избранник живет с тобой рядом, дышит твоим воздухом, питается твоими губами, отрывается на твоем теле, покушается на твою свободу. Совсем другое дело… так они и заводятся – многотомные дела на близких с вердиктом: «Покушение на личные интересы», в которых рано или поздно черным по белому возникает «Виновен». Виновен в том, что позволил приблизиться кому-то еще.

– Том? Где ты? Как низко ты поступил, ниже, чем это сырое небо.

Я с ужасом обнаружил, что у меня нет руки.

– Ах ты, паскуда! Ты руку мою отгрыз и утащил, верни хотя бы часы, ты же знаешь, как мне дорого время. Клянусь, я больше не буду сдавать тебя в отель для животных, только верни мне руку.

– Том! – кричал я в темноту комнаты. – Чем я буду раздевать и ласкать жену, гладить тебя? Я знаю, ты меня к ней ревнуешь, когда я занимаюсь любовью с Фортуной. Не вздумай путать привязанность к братьям меньшим и чувства к любимой. Ты остаешься моим талисманом, помнишь, как уютно нам было, когда я лежал в кресле, а ты сидел у меня на коленях, – спрашивал я, лежа на кровати, все еще разглядывая недостаток своей руки.

– Черт, выходи! Мне хватит одной руки, чтобы взять тебя за шкирку. Дай только до тебя доберусь, – не мог я подняться с кровати, дотянулся до сигарет, но зажигалки тоже не было, только большие каминные спички, которые я никак не мог зажечь одной рукой. – Ты знаешь как неудобно мне зажигать сигарету.

Мне кажется, ты так торопился, что, видимо, сломал на руке моей палец, пока тащил руку, теперь он беспощадно болит у меня, точнее, уже у тебя, – запутался я окончательно в ощущениях.

– Я знаю, что возвращаться с повинной уныло, но ты сделай это – вернись. Прежде чем я пойду искать тебя по улицам своей небольшой квартиры, – все еще продолжал кричать я, не в силах заставить подняться свое тело.

– Выходи, проказник, я тебя не буду ругать, только поглажу! – стал я вглядываться в темноту коридора через открытую в спальне дверь. Наконец, я стал разбирать очертания какого-то странного существа, это был еж, на иголках его спины лежала рука, в ее ладони – телефон напевал Love Me Tender, кто-то мне звонил.

…Оказалось, утро, оно протянуло ко мне свои холодные пальцы. Достало. Неутомимый будильник нудно повторял один и тот же припев, я заткнул ему говорливый рот пальцем. Рука моя затекла, затекла под голову, я попытался ее вытянуть, и тысячи иголок зашевелились в ней, будто это не была не рука, а игольница. В течение нескольких минут я пытался проснуться и устал. Мысли снова завернули меня в одеяло сна. Какое счастье уснуть вновь, это даже приятнее, чем повторный секс. Однако будильник был на стреме и разбудил меня повторно через 15 минут. Медленно встал, посмотрел на любовь, та еще не ушла, благоухала в постели в виде тебя, и мирно нюхала сны, укутавшись одеялом. Холодная белая гусеница проползла мне в рот и растворилась в душистую пену, я сплюнул ее жгучую горечь вместе с водой, положил зубную щетку в стакан. Скользнул сквозь полотенце на кухню. Встретил там кота, который облизывал свои лапы. Я вспомнил свой сон и насыпал ему той самой рукой. Уложил в себя чай, два бутерброда, ветчину, сыр и его дырки, прошел через брюки, рубашку, пальто, ботинки, последние привязал шнурками к ногам. Зонт брать не стал, взял с собой только силу воли и вышел из дома вон.

– Уже вернулся? – встретила меня на пороге Кира вместе с котом, который с недоверием принюхивался к моим ботинкам.

– Соскучился.

– Я думала, телефон забыл, – обняла она меня. Я даже через пальто почувствовал ее тепло.

– Это одно и то же, – поцеловал я ее в нос.

– Это как?

– Я хватаюсь за него всякий раз, когда вспоминаю тебя. Что ты там прячешь?

– Где?

– За этой дурацкой улыбкой. Точнее, зачем ты это сдерживаешь?

– Что именно?

– Что ты дико рада меня видеть?

– Боюсь, что ты возьмешь этот ход на вооружение и начнешь возвращаться всякий раз, не успев уйти. По правде говоря, я даже не слышала, как ты ушел.

– А я не слышал, как проснулся. Представляешь, проснулся сегодня, а меня нет. Начинал беспокойно искать, в кофе, потом в сигарете, снова в кофе, нигде нет. Потом стал рыскать по дому, зашел в спальню, посмотрел на тебя спящую, понял – я в тебе. Ждал, пока проснешься. Не дождался. Ушел.

– А чтобы вернуться, тебе пришлось забыть телефон. Красивый предлог. Знаешь, почему женщину нельзя оставлять одну?

– Она может привыкнуть?

– Хуже: она может привыкнуть к другому.

– Ладно, буду напоминать о себе чаще. Дай мне, пожалуйста, телефон.

Пока я гладил Тома, Кира сходила за телефоном.

– Что будешь делать?

– Не знаю пока, – ответила мне плечами и поднятыми бровями Кира.

– Кофе?

– Нет, кофе тебя не запьешь. И шоколадом не заешь. Ты теперь навечно в меню моего сознания.

– Блюдо дня?

– Десерт ночи.

– Какая грустная мелодия. Ты чем-то расстроена? – подошла Лара сзади к дочери, которая выдавливала пальцами из фортепьяно медленную музыку.

– Нет, пианино расстроено, я нет. – Я скучала по одному человеку, а он оказался другим.

И тут Фортуна не выдержала, из глаз ее покатились бриллианты слез, она всхлипнула, потом развернулась и найдя глазами грудь матери, приклеилась к ней всей своей невысказанной влагой.

– Что может женщина без мужчины? – задыхалась она плачем в ситце ее платья.

– Тут только два варианта: все или ничего, – гладила ее по спине бережно Лара.