Ринат Валиуллин - В каждом молчании своя истерика

– Потому что в четверг я всегда думаю о пятнице.

– Думай лучше обо мне.

– Мне нужна мотивация. Я согласна любить тебя по четвергам только с одним условием.

– С каким?

– Быть любимой в пятницу, субботу, воскресенье, понедельник, ну и, пожалуй, во вторник.

– А в среду?

– По средам у нас будет санитарный день. Будем отдыхать друг от друга. Ты в своей среде, я в своей.

Четверг, четверг, начал я разбирать его по косточкам в блокноте: когда будет четверг, я подумаю, что будущее в пятнице, когда будет рано, я буду ранен будильником, когда будет поздно, я опоздаю, когда будет ночь, никто не поверит, что это навсегда, когда будешь звонить – не звони сразу в дверь, когда умрешь – не забудь помыть посуду, когда ты станешь умной – я буду скучать по глупостям, когда будет пятница – я опять напьюсь, когда я это пойму – наступит воскресенье, проснувшись, я подумаю о вечном: зачем нам постель, если мы там не можем спать с кем хотим, у четверга нет будущего. Поставил жирную точку, бросил ручку, встал, дошел до выключателя и включил темноту. Разглядев в потемках стул, сбросил на него содранную с себя одежду и лег. Не сумев сразу уснуть, взял в руки телефон и посмотрел на время: «Ну, вот, дожил, теперь без ее ночной sms-ки и уснуть уже не могу». Телефон молчаливо погас в руке. Трудно было засыпать с чувством вины, которое я испытывал после ее вечернего звонка, который до сих пор холодной отрыжкой беспокоил мое сердце. Почему нельзя было нормально поговорить? Да просто мы разучились нормально, мы разучились понимать друг друга, общаясь нормально. Да и как это возможно между влюбленными, они же ненормальные. Я положил телефон рядом на столик, чему он неожиданно возмутился. Но это была не она: банк предлагал в кредит деньги под низкие проценты. Мне же нужны были чувства, в этот момент, в кредит, в рассрочку, как угодно, мне бы даже хватило звонка, под любые проценты. Потом еще дважды разбудили пластиковые окна из ПВХ: чуют, когда писать, будто из их окон выходить было бы приятнее, я открыл свое, чтобы перезагрузить воздух. Они отстали. В три часа ночи фирма предложила телефон такси. Я не выдержал и позвонил:

– Куда едем? – спросила девушка.

– Мне все равно, – ответил я ей.

– Адрес?

Я назвал город. Девушка долго молчала. Пока наконец вновь не натянула свои связки:

– Вы издеваетесь? Это же две тысячи километров отсюда.

– Нет, я вас люблю.

– Вы ошиблись службой, – повесила она трубку.

Утром я ее получил: «Ты сейчас далеко. За тысячи поцелуев от меня. О чем ты думаешь?»

Ответил: «О чем я еще могу думать: почему ночь пришла одна?».

После этого я сразу же перезвонил, однако на мой звонок она не открыла дверь, не пустила меня в свою душу. Голова начала рисовать самые немыслимые картинки: что Фортуна с другим, в постели, отключает звук телефона и убирает его. В образе другого почему-то мерещился тот самый фотограф, который, обнимая ее, спросил лениво:

– Кто это так рано?

– Не знаю.

– Я бы ответил, послав куда подальше, нечего будить хороших людей в такую рань, – прижался он к ее груди своим лицом.

– Некоторые звонки существуют, чтобы на них не отвечать.

– Иногда у меня складывается такое впечатление, что я ее совсем не понимаю.

– И не надо. Как только ты начнешь понимать свою женщину, тебе не за что будет ее любить.

– Все больше ее беспокоит собственная форма, раньше она так не зацикливалась.

– Формы отвечают только за содержание. Чем больше живу, тем чаще прихожу к выводу, что женские формы, пожалуй, единственное, что делает этот плоский мир таким загадочным. Вынося на суд свои формы, женщина надеется встретить того, кто заинтересуется ее содержанием, влюбится в него и больше не сможет жить без. Ее прелестные выступы и впадины – это своеобразные поручни для твоих взглядов и прикосновений, чтобы ты не споткнулся в тайных закоулках ее души.

– Ты что, пока гладил ноги, успел ей признаться в любви?

– Это было бы идеальным признанием.

– Как оно выглядит, по-твоему?

– Признание идеально, когда нет возможности отказать. В любовных разговорах с женщиной слова ничего не решают, пока не сделаешь из них предложение.

– Знаешь, в чем твоя проблема? Ты слишком женат.

– Может, ты лучше пахнешь? Что у тебя за парфюм?

– Не важно, успехом надо душиться и щедростью. В смысле, щедрее надо быть, легкого аромата успеха вполне достаточно. Ты не боишься, что она от тебя уйдет?

– Куда?

– Женщине не важно куда, важнее – к кому.

– Да нет у нее никого. Я не думаю, что она захочет жить одиноко.

– Да нет одиноких женщин, это все миф. Женщина не может быть одинока, всегда кто-нибудь живет в ее сердце, кто не дает покоя, не дает ей быть не только самой собой, но и с тобой тоже.

– Я не думал об этом.

– Ну, да, зачем тебе думать, ты же анекдоты читаешь.

– Смешно. Хорошо, слушаю твои инструкции.

– Чтобы она не ушла? Пиши свою любимую, в стихах, в прозе, не умеешь сочинять – пиши маслом, акварелью, если получается хуже оригинала, пиши пальцами, губами по ее коже, глазами фотографируя каждый ее шаг, каждое мановение души. Украсьте этими фото стены, склей из них твое любимое кино. От восхищений не умирают и не уходят. Женщины любят, когда ими восхищаются. Женщин надо любить и удовлетворять, для всего остального существуют мужчины. Любви полно, она кругом. Просто кто-то хватает по ошибке чужое.

– Я сидел за стойкой и орошал свою душу – пустыню Сахару. Девушка-бармен то и дело подливала мне. После четвертой я спросил ее, знает ли она, что такое измена. Та задумалась, натирая стаканы, потом ответила: «Будто целовали грудь, а потом вдруг откусили, и ходишь без нее, и знаешь, что долго еще не сможешь никому показать». Я многозначительно посмотрел на хозяйку бара и выпил очередную порцию виски. На закуску девушка мне добавила: «Измена всегда с душком, каким бы свежим ни было мясо». В знак признательности я выкупил у нее целую бутылку и продолжил выяснять отношения в углу бара. Под блюз Гарри Мура я пытался припудрить мозг философией, рассуждая: «Подумаешь, кто-то вошел в твое лоно без спроса. Какая ерунда. Главное, что Фортуна по-прежнему тебя любит, а это стоит прощения». Я пытался рассуждать объективно: «Что телу каждую ночь как в клетке другого тела утомительно, бесперспективно, что измена – это то, что делает нас более страстными, любвеобильными, более смелыми, свободными, нередко она и способствует коренным изменениям застарелого сифилиса общежития. Измена – своего рода прививка от преданности». Я пытался – однако выходило паршиво. Я не знал, чем ломать стену, возникшую неожиданно на ровном месте. Каким благоразумием, каким благодушием крошить кирпичи Великой Китайской стены, выстроенной за ночь Фортуной, Великой – потому что она была неприступна, Китайской – потому что я не знал, как расшифровать тот иероглиф, в котором крылась причина такого жесткого обращения со мной, да и с собой тоже, будучи уверенным, что она переживала не меньше.