Ринат Валиуллин - В каждом молчании своя истерика

– Не печалься. Главное, не проспать друг друга, – сгреб он ее в охапку своих крепких волосатых объятий вместе с ворохом хлопка.

– Ты всегда знаешь, чем меня воскресить, – тонула она в стихии.

– Окно открыто. Ты не простынешь?

– Нет. Если ты перестанешь так часто махать ресницами.

– Где ты так наловчился?

– Чему?

– Стягивать трусики пальцами ног.

– Ты думаешь, это особый дар?

– Нет, я надеюсь, ты мне их вернешь.

Теплое кресло из кожи вздохнуло и опустело, ручки исчезли, ножки ушли, изголовье осталось без мыслей.

– Ты куда?

– Я в ванную, – покинула она мое тело. – Кстати, ты не помнишь, приняла сегодня антидетин? – взяла она в руки упаковку с противозачаточными таблетками.

– Я не видел, чего ты так засуетилась?

– Действительно, чего это я? Тебе же воспитывать.

– Доверяешь?

– Ты мне цветов не даришь, хоть я тебе подарю.

– Ты уверена, что это будут цветы?

– Абсолютно, – просочилась она в ванную, оставив меня наедине с комнатой. Здесь я чувствовал себя в безопасности, так как эта комната была пропитана, согрета теплом женского тела, будто она и была той самой рубашкой, из которой Фортуна только что вышла. Ее не было ровно вечность, потому что за это время обои на стенах постарели, мебель обветшала, потолок облупился, потому что у меня было достаточно времени, чтобы всмотреться в окружающий мир.

– Не скучал? – наконец, вышла она, объятая свежестью. – Почему-то мне кажется, что тебе сейчас было одиноко без меня.

– Да, очень.

– Сейчас я это исправлю, – подошла она к окну, отдернула тюль и села за пианино, которое находилось рядом с окном. В комнате закружилась веселая полька из школьного выпускного экзамена. Некоторое время я любовался на ее стройную спинку, из-за которой то и дело выбегали и уносились обратно по клавишам пальцы, будто их распирало любопытство взглянуть на голого мужчину. Потом я поднялся с постели, подошел сзади и начал щекотать Фортуну под мышками. Она засмеялась, а вслед за ней и клавиши, сбившись с ритма. Я накинул на нее вуалью прозрачную занавеску. Фортуна завернулась в нее и тут же поменяла трек на «Свадебный марш». Воздух неожиданно стал в комнате торжественным и многообещающим. Я сорвал цветок, у гортензии, что улыбалась в горшке, и вручил ее Фортуне.

– Ты с ума сошел?

– А ты не знала?

– Это ты, дорогой?

– Да.

– Что звонишь так поздно?

– Почему поздно?

– Я уже замужем.

– Ты по этому случаю набралась? – пытался я затронуть самое здоровое из ее чувств – чувство юмора.

– Лучше бы я надралась в баре, одна, чем здесь с наряженной сворой чужих людей. Знал бы ты, какая здесь скука. Забери меня отсюда. У меня тактильное недомогание. Мне хочется тебя трогать. Я здесь сохну, у меня все зудит. Будь моим кремом, я разотру тебя по всему телу.

– Зацепила. Когда я далеко от тебя, понимаю только одну вещь, нет две: праздник – когда ты рядом, счастье – когда на коленях.

– Стою или сижу?

– Черт, ну что я могу сделать? – осязал я, что сейчас начнется. Однако никогда не чувствовал себя виноватым, за то, что был старше Фортуны на двадцать лет. И когда дело доходило до крайней точки кипения, то есть скандала, часто слышал такие слова: «Мол, ты попробуй найти такую же дуру (как будто дур кто-то ищет, и я как будто искал). Я молодая и красивая, способна на многое и могу уйти в любой момент, только скажи». Я обычно в таких ситуациях молча осознавал, что причина не во мне, это дерьмо кипит, обида на кого-то. Она где-то там внутри будет сидеть, как отравление, как избыток вчерашнего алкоголя. Всем своим видом я говорил: «Выблюйся в тазик моего терпения, пусть тебе станет легче».

– Приезжай! – сухо пригласила она.

– Я бы с удовольствием, но как? Я же за две тысячи километров.

– Как-нибудь, – шмыгала носом в трубку Фортуна.

– Если только ментально, но, судя по влажности, тебе надо моментально.

– Снова ты кинул меня одну, – прошипела трубка в моих руках пьяным голосом.

– Ты же сама рвалась на эту свадьбу. Я тебе говорил, что подобные мероприятия скучнее, чем смотреть зимой в окно.

– От тебя поддержки не дождешься, амеба.

– Может, я тебе позже перезвоню, когда придешь в себя?

– А если я приду не одна?

– Уже похоже на шантаж.

– Шантаж, винтаж.

– Даже не вздумай.

– Уже ревнуешь?

– Нет, анализирую.

– Ты анализируешь, а у меня тактильное недомогание. Мне хочется тебя трогать. Мне хочется намазать тебя, как крем, и растереть по всему телу. Разве ты не слышишь, как мне здесь тошно и тоскливо?

– Я же амеба.

– Обиделся, что ли?

– Да нет, а что, мужчин совсем нет?

– Есть, но они либо очень женаты, либо не в моем вкусе. А я пьяная и хочу любви. Люди, полюбите меня кто-нибудь! – закричала она во весь голос.

– Больная, что ли?

– Да, представь себе, больная, но больна не вами.

– Позвони своему фотографу, может, он тебя снимет?

– Ладно. Позвоню, может быть. Вижу, тебе надоел мой голос. Конец связок.

Фортуна открыла дверь на балкон и вышла. По улицам, счастливая, белая, чистая, невестой летела к городу, словно к своему жениху, – зима. Фортуна любовалась ее легким головокружительным падением, будто она споткнулась именно для того, чтобы красиво упасть в объятия. Медленно, еще долго падало вслед за ней ее воздушное кружевное платье. «Чужое падение завораживает, – подумала Фортуна. – А мое, сможет ли оно так же заворожить?» И сама себе ответила: «Вряд ли». Люди, задрав воротники, не заметили, наступая, шли дальше, протаптывали дорожки, путаясь в сугробах шелков. Свадебная фата окутала город метелью. Белая королева снега наутро растает. «Некоторые падают, чтобы подняться, другие – чтобы исчезнуть», – вернулась обратно в праздник своей подруги Фортуна. «Вечер – декаданс, утро – ренессанс».

Я поужинал в ресторане отеля и поднялся к себе в номер. Завтра предстоял трудный день, и хотелось лечь пораньше. Положил себя на кровать прямо в одежде и начал гладил пальцами телефон, листая фотографии. Фотографий было немного, и я сошел на третьем круге, переключившись на вчерашнюю переписку с Фортуной:

– Привет, ты спишь?

– Представь себе, уже в кровати.

– Представляю: ночь, луна, кровать, ты, голая и теплая.

– Все, хватит уже.

– Почему?

– Тебя-то нет.

– Дни недели давно уже потеряли для меня свои названия, оставляя под простыней лишь тот факт, просыпаюсь я с тобой или без тебя. Люблю тебя безумно.

– Серьезно? Что же значат твои постоянные истерики, то молчаливо-гнетущие, то фарфорово-осколочные?

– У каждого моря любви свои приливы, свои отливы.

– Что у нас на сегодня?

– На сегодня четверг.

– У четверга нет будущего.

– Почему?