Алексей Ефимов - Бездна

– Пошли в метро греться. – Хромой даже не глянул на Степку. – Там есть печка у входа.

– Я когда был в прошлый раз, старухи подняли визг, и чуть менты не сбежались, – сказал Степка с опаской.

– Брал бабки там?

Степка замялся.

– Я грелся у печки, – он шмыгнул носом. – И это… дали денежку, а сучки увидели.

– Палево!

– Я-то че?

Хромой плюнул:

– Палево!

– Сам бы не взял, а? – нахохлился Степка.

Подумав немного, Хромой сказал просто:

– Если тебе оторвут яйца, я свои в долг не дам.

Они одновременно увидели женщину в белой норковой шубе. У нее все было белое, и от этого она почти сливалась со снегом. Только щеки у нее были розовые. Она шла быстро и грела нижнюю часть лица белой варежкой.

Степка сразу уткнул взгляд в землю, съежившись:

– Подайте Христа ради! Христа ради подайте!

Его голос был тихим и монотонным, но женщина его слышала. Поравнявшись с ними, она остановилась и вдруг спросила с улыбкой, выдохнув облачко пара:

– На выпивку, да?

Ей не ответили. Все дружно глядели под ноги.

– На выпивку, – сказала она утвердительно.

– Да, – Степка осклабился, разом скидывая с себя маску смирения. – А если больше дадите, то и покушаем. Если Иисус через вас нам поможет.

– Может, сначала покушаете?

– Не-а. Без водки хуже. Поэтому ради Христа дайте нам, пожалуйста, столько, чтобы на все хватило.

Он лыбился, глядя на женщину, и не был похож на Степку, который только и делал, что х а ркал и гнал про свой Питер.

Не снимая варежки, женщина открыла сумочку, вынула из нее кошелек, оттуда – четыре десятирублевых купюры и дала каждому по двадцатке:

– Вот.

– Спасибо, – поблагодарил Степка. – Здоровья вам.

– И вам.

Женщина пошла дальше. Под ее высокими белыми сапогами хрустел белый снег.

Хромой и Степка смотрели ей вслед.

– Классная телка, – Степка сунул деньги в карман рваной грязной фуфайки: – Я раньше быстро с такими.

– По телеку зырил и член гладил? – Хромой с усмешкой смотрел на Степку, складывая деньги в шубу.

– В Советском Союзе сексу не было и порно по телеку не показывали, – ответил Степка, ничуть не обидевшись. – А у меня был. Я с классной бабой три раза за ночь мог.

– А я – пять.

– Гонишь!

– Сам!

Степка понял, что дальше спорить не стоит, и пошел на попятную:

– В общем, трахались жарко.

– Было дело, – Хромой встал с ящика. – Пойдем в метро и сразу оттуда за водкой.

Степка напрягся, но в этот раз ничего не сказал, чувствуя на себе взгляд Хромого. Не старых же сучек бояться, в самом-то деле? Тем более что они вдвоем, вместе, и старые к ним не сунутся.

Он себя успокаивал, но у него были плохие предчувствия.

Как только они вошли и сели у печки, их увидела старушка в пуховом платке, сгорбившаяся в нескольких метрах ниже, на сбитых ступенях. Ее взгляд вострым буравчиком впился в них, в особенности в Степку. Не успели они и глазом моргнуть, как, вскочив со своего места и высыпав мелочь из кружки в карман пальто с каракулевым воротником, она бросилась вверх по ступеням, злобно на них глядя.

– Нечего вам здесь! Нечего! Ишь ты! – она показывала беззубые десны и бряцала сморщенными щеками. – Нечего!

– Мы только погреться, – с усилием двигая каменной челюстью, заверил ее Хромой. – Холодно.

– Греться они, щас! – старая не успокаивалась. – Знаем вас! Нечего здесь, говорю! Нечего! Что ты, хрен старый, снова приперся, а? – напала она на Степку.

– В зеркале себя видела? – Он за словом в карман не лез. – Ведьма!

Не спуская с него злобного взгляда, та прошипела:

– Щас тебе ногу сломаю! Будешь ползать как гнида!

– Не парься, старая, – вдруг заговорил Хромой дружеским тоном. – Слышишь же – греться мы! Холодно. Сто грамм лучше бы нал и ла.

– Хрен вам моржовый! – Она сверлила его острым взглядом, но чувствовалось, что она сбита с толку тоном его голоса. – Этот давеча тоже сказал, что греться, задницу тут пристроил и бабки стал брать! Хер безногий!

Степку передернуло. Назвав ее сучьей дочерью, он произнес длинную речь, смысл которой был в том, что если эта добрая бабушка не даст им погреться, то он как-нибудь встретит ее темным вечером и даст ей так, что мало ей не покажется.

На звук его сиплого голоса оборачивались. Достопочтенные бюргеры непроизвольно замедляли шаг, а то и вовсе останавливались, под впечатлением от разыгрывающейся на их глазах драмы.

Выслушав Степку, бабушка не сказала ни слова.

Когда он прервался, чтобы перевести дух, она без предупреждения пнула его валенком в пах.

– У-у-у… – выпустив из рук костыли, он как подкошенный рухнул на пол.

Хромого взяла оторопь. Он молча уставился на стонущего Степку. Лишь через секунду-другую он обрел дар речи.

– Ты что делаешь, а? – хрипло сказал он, с опаской поглядывая на ноги бабушки в серых валенках. – Сука!

– Тоже хочешь, хрен старый? – крикнула та. – Щас Маньку кликну – зенки тебе выцарапаем! Маня! Мань!

Не то чтобы он сильно струсил, но стало как-то не по себе: не радовала перспектива иметь дело сразу с двумя старыми ведьмами, тем более что Степка выбыл из строя.

Заметив его нерешительность, старушка сказала, скаля блеклые десны:

– С глазками, милый мой, лучше, да? А яйца тебе на кой черт? Что за них держишься? Женишься что ли?

Он и вправду держался за яйца, сам не заметил.

– Хочешь ментовской дубинкой по шее? – бабушка сделала новый выпад. – Или по почкам?

– Ты это… Они кореши твои что ли? Ссучилась? – Он произнес это не очень уверенно, оглядываясь на всякий случай.

В это время Степка пришел в себя.

Не поднимаясь с пола, он взялся обеими руками за нижнюю часть костыля и, размахнувшись, что было силы дал им бабушке по голени, выше серого валенка.

Хрясть!

Бабушка взвыла.

Степка очень проворно для одноногого встал с пола.

– Сука! – сипло сказал он и ткнул ее костылем в грудь.

От толчка она сделала шаг назад; коротко взмахнув руками, не смогла удержать равновесие на верхней ступеньке и, опрокинувшись на спину, кубарем покатилась вниз.

Она остановилась на следующей площадке, в трех метрах ниже. Перевернувшись на бок, она оперлась о пол и с трудом села. Пуховый платок сбился набок, из-под него выпростались длинные белые волосы. Кружку она не выпустила из рук.

– Сваливаем! – крикнул Степка.

Оба бросились к выходу.

– Справились с бабушкой, да? – грохнул сзади низкий женский голос. – Совести у вас нет!

От неожиданности Степка врезался лбом в дверь.

Хромой встал рядом как вкопанный.

Не сговариваясь они обернулись, вместо того чтобы драпать.

Крупная женщина, в бурой дубленке до самых пят и в лисьей шапке-ушанке, шла вверх по ступеням, глядя на них свирепо. Она шумно дышала, по-бычьи, и ее налитое кровью лицо сулило мало хорошего. От Хромого и Степки ее отделяло двадцать ступеней.