Шамиль Идиатуллин - Rucciя

Гильфанов, отогнав оперативника с видеокамерой, разглядывал убитых террористов недолго. Касаткина он узнал сразу, несмотря на размолотые пулями челюсти. Остальных в досье Гильфанова не было, но и Касаткина было более чем достаточно. Подумав, Ильдар созвонился с помощником Магдиева, потом подозвал к себе старшего из пасшихся во дворе охранников, дождался, когда подбежит запыхавшийся пресс-секретарь президента, и велел допустить к трупам всех желающих журналистов. Минут на пятнадцать, не больше, потому что пресс-конференция начнется уже через полчаса, в десять, и там Магдиев скажет, кто был организатором чудовищного преступления.

Когда Гильфанов вышел за ограду, Летфуллин сидел на том же стульчике, аккуратно массируя правую бровь – видимо, голова болела.

– Добрый день, Айрат Идрисович, – сказал Ильдар, подойдя к Летфуллину.

Тот вскинул голову, опять беззвучно охнул и повел головой, приподнялся и молча сунул Ильдару ладонь. Настроение у Летфуллина явно испортилось – при сотрясении мозга это обычное дело. Поэтому Гильфанов поспешил сдержанно, но душевно поблагодарить Айрата Идрисовича, который, простите бога ради за патетику, сейчас спас если не все, то очень многое. Летфуллин скривился – чуть-чуть, чтобы опять голову не дернуло, – и махнул рукой.

– Нет, Айрат Идрисович, – сухо сказал Ильдар, – вы так не машите. Я понимаю, что это для казенных учебников фраза: «Он спас президента». Но, во-первых, вы действительно спасли, и в любом случае попали в историю. А во-вторых, даже не в президенте дело. Вы же понимаете, что вот этой акцией дело не ограничивается. Грохнули бы Булкина, понеслось бы: чрезвычайное положение, прямое президентское, ввод войск, без вести пропавшие, а потом ликвидация республики – ну, мы об этом говорили. И один ваш звонок вот этот общий беспредел притормозил.

– Только в следующий раз на меня не надейтесь, – мрачно сказал Айрат (но Ильдар видел, что его незамысловатая лесть, как всегда, подействовала – журналисты они ведь как дети). – У меня телефонов больше нет, так что звонить нечем.

– Ну, телефон мы вам купим, – сказал Ильдар с улыбкой.

– А ухо? – осведомился Летфуллин, неудобно, правой рукой, дотронувшись до багряной ушной раковины, и тут же отдернув пальцы.

– Да что скажете, – с готовностью сказал Ильдар. – Хоть два, и совсем как настоящих.

– Ага. И еще силиконовую грудь и самотык на кремлевской батарее, – пробурчал Айрат. – И как Мату Хари в тыл противника забросить. Чтобы вербовать агентуру невзирая на пол.

– Айрат Идрисович, не говорите об этом вслух, – серьезно попросил Гильфанов. – Кругом враги, а вы, извините, разбалтываете стратегический план федерального значения.

Летфуллин кивнул, показывая, что оценил шутку, осторожно повертел головой и сказал:

– Ну ладно. Этого, в общем, следовало ожидать. А дальше что будет, как думаете?

Гильфанов пожал плечами.

– Да я, честно говоря, в растерянности. Мы ведь исходили из чего? Из того, что сначала Москва сформирует антимагдиевскую оппозицию. Потом перекроет все крантики. Потом устроит взрывы или вооруженные налеты в соседних регионах и покажет на татарский след. Потом пригрозит вторжением. И начнет его, когда Танчик скажет «Но пасаран». Ну, и Танчика заодно попытается убрать или арестовать. А они, видите, с конца начали. Так что теперь возможна любая последовательность. Если, конечно, мы с вами Придорогина правильно просчитали.

Они просчитали неправильно. Это выяснилось уже через четыре часа.

Москва.

20 июня.

– Значит, пятая колонна, – сказал Придорогин.

– Да какая колонна, – с легкой усмешкой ответил Обращиков. – Портик. Да и то фальшивый. Пара актеров, теннисист и еще несколько каких-то… Не пришей кому рукав, в общем. Ну, вспомнили, что татары. Ну, обратились к общественности. Марат Баширов мальчик красивый, и пару девочек с мокрым передком сагитирует легко. А мы других татар, поумнее, подключим – и побольше. Вон, когда письма против перевода татарского на латиницу и против Магдиева делали – по сотне подписантов махом находили.

– Потом по десять от своей подписи отказывались, – напомнил президент.

– Ну, не по десять, допустим, – возразил Василий Ефимович. – А если бы даже и по десять, – все равно статистика в нашу пользу.

– Ложь, гнусная ложь и статистика, – сказал Придорогин.

– Олежек, – помолчав, сказал Обращиков. – Ты в голову-то не бери…

– В жопу, что ли, брать? – спросил Придорогин. – Ладно. Прости, дядя Вася. Не надо меня лечить. Что там твои передают?

– Олег, у нас же полный сайленс в эфире, – сказал Обращиков, которому настроение Придорогина совсем не понравилось. – Сейчас сколько? Одиннадцать? Ну, в основном все должно уже срастись. Посмотрим?

Президент молча включил телевизор. Через десять минут Обращиков проклял все на свете – и особенно свой юркий язык, сболтнувший о телевизоре. Но кто мог ожидать столь богатой непрухи?

Глава ВГТРК Благодаров делал все, что мог – и делал вполне качественно, особенно с учетом того, что работать приходилось без оглядки на кураторов – об этом час назад попросил его сам Обращиков, ехавший в Кремль. Обреченная складочка на лбу ведущего была почти не заметна, и смягченность всех сюжетов, посвященных казанскому инциденту, в глаза практически не бросалась. Но с прямым эфиром из Казани Благодаров явно перестарался. Обращиков понял, на что рассчитывала информслужба ВГТРК: Магдиев был знаменит своей экспрессивностью, и на нерве обязательно должен был ляпнуть какую-нибудь глупость, антимосковскую или антирусскую – в любом случае, противозаконную. Новых юридических поводов такая глупость Придорогину не дала бы, но антитатарские настроения в ширнармассах подогрела бы на раз. Очень умно, на взгляд Василия Ефимовича, было организовать прямое включение Казани сразу после выступления директора ФСБ Носачева. Тот сообщил, что чекисты, возмущенные беспрецедентной попыткой теракта в центре России (насколько помнил Обращиков, центр России был все-таки где-то ближе к Красноярску), начали проверку его обстоятельств и сразу предложили казанским коллегам помощь в лице присланных из Москвы опытных оперативников – для совместного расследования. Казанцы ответили на это предложение самым возмутительным образом. В связи с этим Носачев предположил, что представители КГБ Татарии заинтересованы в том, чтобы правда об инциденте, более напоминающем умелую провокацию, никогда не стала достоянием общественности. А это, сказал Носачев, невольно наводит на мысли о том, кому и зачем выгодно скрывать от народа правду. Я не удивлюсь, если отдельные деструктивные силы попытаются увидеть в данном ЧП происки российских правоохранительных органов. Поэтому ФСБ России кровно заинтересована в том, чтобы никто не смог скрыть истину. И мы этого добьемся, чего бы это нам ни стоило, сказал Носачев с самым свирепым выражением, на которое было способно его круглое и откровенно мягкое лицо.