Шамиль Идиатуллин - Rucciя

Казань.

10 июня.

Овчинников ворвался в кабинет Гильфанова через две секунды после того, как тот взял трубку. Алексей прекрасно знал, что обожаемый начальник подобен Юлию Цезарю во многом, но не в способности сочетать разговор по телефону и общение с окружающей действительностью. Поэтому Овчинников принялся настойчиво сигналить руками и лицом, а потом нетерпение его порвало чуть ли не пополам, и он заговорил в полный голос, но сразу осекся – не столько из-за страшной гримасы руководителя, сколько из-за того, что понял, с кем Гильфанов говорит.

Евсютин, возможно, загордился бы, узнав, что отправил знаменитого нордическим хладнокровием Гильфанова почти что в грогги: Ильдар просто растерялся, когда снял трубку и услышал голос безнадежно потерянного Евсютина-Куликова. Впрочем, Евсютину было не до гордости, а Гильфанову не до рефлексий. Поэтому разговор получился почти простым и почти откровенным.

– Слушай, Гильфанов. Это Евсютин. Ты не перебивай, слушай. Я быстро. Значит, вещь такая. Меня втемную использовали, как лоха, а мне это не надо. На себя плевать, мне семью жалко и народ, которых припутал. Ты их не трогай, а я тебе пригожусь.

– Кого не трогать, Володя?

– Никого из местных не трогай, пожалуйста. Дай им уйти.

– Блин, Володя, что за дела? Я сижу, никого не трогаю, примус, понимаешь, все такое, ты звонишь, чего-то просишь… Ты где вообще? Подъезжай в контору, или давай, я к тебе подъеду?

– Ильдар-абый, родной, айда без дурки. Ты знаешь, я знаю. Все же понятно. Будем говорить?

– Есть о чем если говорить, давай говорить. Без соплей и свиста. Ты ведь сказать чего-то хотел? Говори.

– А я и говорю. Не трогай местных, пожалуйста.

– С чего бы это?

– Они никто не в курсе, я был только в курсе, и то, оказывается… Ладно. В общем, сегодня спецгруппа работала, не знаю откуда, но явно из центрального аппарата.

– Ну, это и ежу, – сказал Гильфанов.

– Я молю, не перебивай. Я их не знаю никого, только одного – парень, который с быком магдиевским схлестнулся. Он, короче, из Самары, прикомандированный, хрен знает зачем, загубили мужика ни за хрен. Витя Семенцов, капитан, кажется. Из конторы.

– И что?

– Да ничего, блин. Ильдар-абый, я в дороге уже, с семьей. И еще ребята, которых я втянул, тоже в дороге. Я тебе обещаю, я тебе все, что знаю и могу узнать, солью, ты только сейчас ничего в наш адрес не делай.

– Да чего я сделать могу-то?

– Все ты можешь. И я тебе клянусь, что если хоть что-то сделаешь, ничего от меня не получишь. Я сдохну просто, и все. Я клянусь, слышишь?

– Слышу, не ори. Шахид, блин.

– Я не шахид, я кретин. Но если все будэ чотко, я тебе через три дня все солью. Сам, без всяких.

– А если не сольешь?

– Ильдар, я клянусь. И потом, тебе сейчас Семенцова мало, что ли?

– Это типа жест доброй воли, что ли?

– Это откуп мой. Мы договорились?

– Я подумаю, Володя. Может, подъедешь?

– Потом, ладно, Ильдар-абый? Пока.

Гильфанов медленно оторвал трубку от стола, поднял глаза на Овчинникова и сказал:

– А-фи-геть. Ты знаешь, кто это звонил?

Леша, который, насколько мог уследить занятый разговором полковник, успел куда-то убежать и вернуться с распечатками в руке, ответил в тон:

– А знаете, кому он звонил до вас?

И хлопнул распечатки на стол.

Гильфанов перечеркнул лист взглядом, вскочил, отодвинул лист на вытянутой руке и прочитал еще раз, уже внимательнее и спросил:

– Он что, по обычной линии трепался?

– Не, по «Грозе-2».

– А, – сказал Гильфанов. Сигнал системы мобильной связи «Гроза-2», которая обслуживала только элиту главуправлений ФСО и ФСБ, считался принципиально не поддающимся декодированию и расшифровке. КГБ Татарстана не собирался оспаривать это утверждение – но и не педалировал то обстоятельство, что замруководителя ГоссвязьНИИ Вадим Елевич, курировавший создание системы, был выходцем из казанского НПО «Волга» и до сих пор поддерживал кое-какие связи со старыми друзьями.

– Ну силен Вован, – сказал Гильфанов, пробегая текст глазами еще раз. – Ему не оперативником, а спикером быть. В совете старейшин. Слушай, Леш. Он мне тут наобещал разного – и если вот это вот, – Гильфанов потряс листом, – не функельшпиль, то мы можем ждать… Много разного. Раз такая пьянка, давай-ка отменяем в поезде все, пока не поздно.

– Поздно, Ильдар Саматович, – сказал Леша с нервной усмешкой. – Поезд, натурально, ушел, так… две минуты назад, и команда пошла.

– Ну так отзови, – нетерпеливо сказал Гильфанов. – Кто там тараном?

– Белялов, – сказал Овчинников.

– Ё, – сказал Гильфанов, застыл, соображая, а потом вскочил, сдирая пиджак со спинки кресла. – Машину, зеленую улицу, поезд тормознуть до Юдина.

И бросился вон из кабинета.

Кошмар кончился так же быстро и нелепо, как возник. Лена, казалось, полжизни – потом выяснилось, что полминуты, – просидела, впившись ослабевшими руками и глазами в наброшенную на стол голубую скатерку. Поднять глаза на страшного Сергея Ризаевича и Вальку она собиралась только тогда, когда будет уверена, что ее взгляд не напугает дочку до полусмерти. Но успокоиться не получилось – сердце очумевшим дятлом билось в горле, мешая дышать, а ниже ничего не чувствовалось – даже плотно прижавшейся Светки (она-то поняла, что происходит). Был только подловатый сладкий холод, который не исчезал, а полз выше, к плечам и голове. Челюсть уже начала неметь, все стало прозрачным, медленным и ненастоящим – кажется, даже поезд замедлил ход и остановился. Сейчас только этого не хватало, с замороженной досадой подумала Лена и попыталась вспомнить, где лежит валидол – в сумочке или кармане пиджака, повешенного на крючок. Эту мысль – первую отчетливую за последнее, казалось, десятилетие, – сбил странный стук в дверь.

Сергей Ризаевич, державший ладонь у Валькиной пушистой головы, замер, потом как-то сразу оказался у двери, причем Валька сидела у него на сгибе левой руки. Правой рукой он коснулся откинутого стопора, который не позволил бы двери отъехать больше, чем на 10 сантиметров, повернул собачку замка и мягко устроил щель во внешний мир. Увиденное там, похоже, его поразило. Сергей Ризаевич издал непонятное восклицание, отщелкнул стопор, толкнул дверь влево, и тут же повалился на колени – кажется, перед этим раздался звонкий шлепок, словно скалкой с размаху ударили по толстому кому сыроватого теста.

В купе стало шумно и суматошно, с криками ворвались несколько человек в черной одежде и с оружием, кто-то выскочил обратно, кто-то поволок совсем упавшего Сергея Ризаевича в коридор. Лена поняла, что умирает, а девок своих так и не видит, и нашла в себе силы громко, с тоской завыть – и лишь после этого обнаружила, что в левое плечо ей давно воет Светка, а смутно знакомый рыжий дядька сует Лене в руки трубящую во всю глотку, но невредимую, кажется, Вальку. Лена стиснула ревущих девчонок и принялась целовать их родные глупые головы, потом вдруг вспомнила, что рыжий – это Гильфанов, которого Вовка показал ей на последнем новогоднем собрании в ДК Менжинского, и шепнул на ухо: «Полюбуйся – самый хитроумный и опасный человек в округе». И, получается, этот опасный человек вернул Лене Вальку и вообще все. Лена, не выпуская девок из рук, с усилием поднялась, попыталась что-то сказать Гильфанову, но просто ткнулась ему головой в слегка колкую шею и наконец смогла нормально заплакать. Гильфанов неловко похлопал ее по горячей вздрагивающей спине левой рукой – с правой он не успел скинуть темляк резиновой дубинки – и тихо сказал: