Шамиль Идиатуллин - Rucciя

На этом пункте Валерий Зайцев знакомство с советской медициной закончил и, поддерживая ладонью злобного хорька, поселившегося в боку, уковылял к родителям. Хорька удалось урезонить жесткой диетой, стараниями мамы оказавшейся совсем не страшной. Справиться со смутным беспокойством в голове оказалось сложнее: друзья и знакомые, с которыми Зайцев делился возмущением по поводу поликлинического маразма, либо не улавливали, чем именно он уязвлен, либо сообщали, что врачей тоже можно понять: представляешь, что простатичный дедушка в открытом сортире натворит? Скоро капитан обнаружил, что решительно не совпадает по фазе с большинством окружающих, и прекратил дозволенные речи. Помимо прочего, можно было какую-нибудь сортирную кличку от ребят заработать.

Лишь пожилой сосед по купе, в котором капитан возвращался в Прилуки, выслушав Валеру и пожевав губами, сообщил, что в 20-е годы в отечественной архитектуре едва не победила идея строить квартиры без кухонь. На том основании, что советскому человеку негоже тратить время на мещанскую готовку, воспитывая в себе буржуазную утонченность и индивидуализм. Предполагалось возводить при каждом многоквартирном доме столовую, которая бы и питала всех жильцов комплексными обедами, а также завтраками и ужинами – вкусными и здоровыми, как завещала соответствующая книга. Валера уставился на соседа с недоумением, пытаясь уловить связь между своим и его рассказами. Сосед дребезжаще, в тон стаканам на столике, похихикал и резюмировал: «А если нет кухни, не нужен и сортир. В поликлинике кухни-то нет?» Тут Валера вспомнил, что в Нижнем Тагиле, как и в большинстве городов, застраивавшихся полвека назад рабочими бараками, полно жилых зданий, в которых водопровод есть, а канализации нема. Стало быть, на улицу приходится бегать не только в дощатый сортир, но и для того, чтобы вынести очередное ведро с помойной водой. С одной стороны, отсутствие канализации лучше, чем отсутствие и водопровода, и канализации, а с другой – какой-то буйный маразм, специально придумать который невозможно. Как и невозможно понять, почему Валерка Зайцев, у которого в таких бараках жила половина одноклассников, ни тогда, ни в течение двадцати лет после этого ни разу не задумался об этом маразме – а теперь вдруг выкатил претензии к куда более невинным поликлиническим причудам.

Но после того разговора капитан Зайцев принялся двигать в пилотские массы сравнение стратегического бомбардировщика с городом Солнца. Смелый образ Валерий объяснял так: во-первых, любой подобный самолет способен родить маленькое ядерное солнце – и не одно, смахнув с карты целый город. Во-вторых, населяют такой самолет небожители, которые питаются исключительно чистым воздухом из гермошлема, а на бортпаек, выдаваемый из расчета одна порция на четыре часа, смотрят с жалостью (в лучшем случае питаются прихваченными из дому бутербродами). Ведь в боевых условиях не только число «пи» может равняться четырем или пяти, но и человеческий метаболизм становится вполне себе условным понятием. В том числе и потому, что электроплита и химический туалет, украшавшие тот же «девяносто пятый», хороши настолько, что лучше бы ими и не пользоваться совсем.

Сравнение не прижилось, хотя и приобрело известность. Но в 1987 году, когда полк получил первые Ту-160, принятые на вооружение после растянувшихся на шесть лет испытаний, комполка Веремей объявил перед строем, что именно майору Зайцеву страна обязана появлением самых больших в мире «стратегов» – в меньшую машину все удобства – камбуз, нормальный сортир и спалка – просто не влезали, а там (тычок в зенит) конструкторам прямо сказали: без удобств наши асы изделие не примут.

Зайцев стоически пережил волну подобных шуток, растекшуюся на добрый год. Тем более, что доля истины в подначке Веремея была: Ту-160 действительно был самой большой и не самой оптимальной машиной. Зайцев разделял мнение многих военных летчиков, согласно которому концепт М-18, разработанный бюро Мясищева, был гораздо лучше. А туполевскому бюро взять верх позволили нахрап и умелый лоббизм – ну, и развитость производственной базы, конечно. Но в любом случае, казанская машина была неплоха – особенно после начавшегося в новом тысячелетии радикального обновления авионики и компьютерных систем. В базовой версии Ту-160 не были, например, задействованы спутниковая навигация и оптико-лазерная система, многие формально автономные приборы умудрялись при отказе сбивать с настройки весь навигационный комплекс, а отказы случались в самых тепличных условиях, поскольку, скажем, программа запуска двигателей была записана на советских микросхемах образца середины 80-х. Теперь, по счастью, морально устаревшие ЦВМ на «сто шестидесятые» не ставились – и безжалостно выдирались из первых машин, прибывающих на КАПО в рамках плановой модернизации. Правда, поначалу ВВС пришлось выдержать бой с разработчиком, который не только страстно хотел сбыть завалившую склады раритетную электронику, но даже попытался подзаработать на отдельной продаже заказчику программного обеспечения самолета. К счастью, эти бои остались в прошлом, и теперь полковник Зайцев всей шкурой надеялся, что корабль готов к реальному бою. Уж по-любому Ту-160 был лучше хваленого американского В-1. И сортир оказался вполне на уровне. А печка так и вообще хороша – и заметно лучше корейской микроволновки, стоявшей у Зайцева дома. Примечательно, что такую же электродуховку фирма Туполева поначалу ставила на Ту-95 МС, который пилоты единодушно называли окончательно испорченной версией старика «девяносто пятого». И никто не доказал, что это не впихивание печки добило старый винтовой «стратег», усугубив его худшие черты. Глубокая модернизация «девяносто пятого» породила очередную сенокосилку с вертикальным взлетом из анекдота, эффектную, но малоэффективную.

Впрочем, возможно, в Зайцеве просто говорила естественная неприязнь «реактивщика» к винтовым самолетам. Он, как и большинство коллег, держал наготове пучок претензий к нелюбимому самолету. К врожденным порокам «девяносто пятого» обычно относили малую дальность и боевую нагрузку по сравнению с тем же 3М, инертность, впадание в нештатные режимы, практически обрекавшие экипаж, который, случись что, просто был не в состоянии покинуть самолет: летчиков вдувало обратно в кабину. Приятели, успевшие полетать на «девяносто пятых», костерили даже их экипажи за пристрастие к солдафонству: рассказывали, что по инструкции члены экипажа чихнуть не могли без разрешения командира.

Возможно, это было преувеличением. В любом случае, экипажу «Юрия Дейнеко» такая инструкция была не писана. Экипаж был штучным, его следовало холить, лелеять и кормить с ложки. Этим Зайцев и собирался заняться. Прямо сейчас и лично – благо, время позволяло: до выхода на финиш-курс оставалось около полутора часов, а самая изощренная, на зависть Ниро Вулфу, стряпня почему-то стабильно укладывалась в 40 минут. Бортпаек же по традиции оставим детям и внукам.