Николай Векшин - Эликсир жизни

При всех неурядицах в Институте я старался не терять бодрости. Ибо, как известно, чем лучше ваше настроение, тем оно хуже у завистников; а чем оно хуже у них, тем лучше у вас, а значит, еще хуже у них… Я вот чрезвычайно редко кому-нибудь завидую. Если уж завидовать, то бессмертным. И пусть мои друзья и недруги мучаются от зависти, а не от сострадания!

Нет большей ошибки, чем вскрывать чужие ошибки: продвижения вперед при этом нет, а количество врагов возрастает. Есть два способа наживать врагов: хвалить себя и поносить других. Не знаю как насчет первого способа, но вторым я пользовался многократно. А ведь не зря говорят: как только ты сказал человеку правду, сам записал его в свои враги.

Кроме собственного рождения, нет такой ошибки, которую нельзя было бы повторить еще раз. В совершении одной и той же ошибки можно дойти до совершенства. Благодаря своему постоянному дурацкому стремлению в каждом деле не только доходить до сути, но и озвучивать свою позицию, упрямо отстаивая ее, я умудрился нажить столько врагов, что мог бы попасть в книгу рекордов Гиннеса. Друзья делают жизнь комфортной, враги – интересной. Если хотите сделать свою жизнь не скучной, наживите себе врагов. Мне было не скучно. Как говорится, если у тебя нет врагов, значит ты никто. Стань пылинкой, и ты не будешь иметь врагов.

Узнав о моем намерении апробировать диссертацию, один из докторов наук – А.В.Печаткин – воскликнул: «Викентий! Вы еще слишком молоды для докторской!». Я спросил: «А разве для защиты докторской у нас в Институте установлен возрастной ценз?». Он смутился: «Да нет, не в этом дело. Ведь с защитой могут быть проблемы: слишком многие Вас недолюбливают». Я удивился: «А причем тут – любят или не любят? Проделана большая работа, получены важные результаты, есть книги, изобретения, статьи, гранты. Разве для ученого совета это не будет аргументом?».

На апробации собралось много народу, настроенного по-разному. Я постарался рассказывать так, чтобы всем было ясно, в чем суть. Акцент сделал на том, что в биомакромолекулах и мембранах процессы трансформации энергии фотовозбуждения протекают не совсем так, как в растворах простых молекул, причем, наблюдаемые особенности могут быть описаны с помощью спектрально-оптических моделей. Поглощение квантов света и излучение (люминесценция) в анизотропных биоструктурах имеют специфику. Я показал ряд примеров, сравнивая ДНК с нуклеотидами, а белки с аминокислотами.

Сразу по окончании доклада с места подскочил Комаряк и начал вопить, что, дескать, это черт-те знает что такое, безобразие и сплошное опровержение основ наук! Я попытался ему объяснить, но он был так возмущен, что от негодования способен был только говорить, но не слушать. Я показывал свои данные, но он не хотел смотреть; кричал: «Нонсенс! Ерунда!». И стал дословно пересказывать абзацы из учебников. Заткнуть рот противнику цитатой – таков коронный трюк докторов зубрежки. Комаряк выступал по принципу «тысяча ваших доводов не устоит против одного моего мнения».

Тут вдруг поднялся с кресла монументальный Биркштейн и, обращаясь к Комаряку, весомым бархатным голосом изрек: «Комар всего один, а сколько писку! Славик, ты зря так шумишь, ибо в этой теме ни черта не понимаешь. Помолчи немного и сядь». Комаряк стушевался и сел. Биркштейн, выдержав весомую паузу, обратился к аудитории: «Вообще-то раньше мы с Никишиным имели неоднократные баталии, но сегодняшний доклад произвел на меня самое лучшее впечатление. То, о чем сейчас было рассказано, является продолжением работы, которую мне посчастливилось делать вместе с профессором Юрьевым на заре подобных исследований. Приятно, что наше дело развилось в целое научное направление».

Поддержка маститого Биркштейна была неожиданна и весьма кстати. Высшая похвала – похвала из уст врага. Хотя на самом-то деле не имеет значения, хвалят или ругают: то и другое одинаково почетно. Похвалы друзей и ругань врагов имеют для меня одинаковую ценность. Кто в броню иронии закован, тот для стрел врага неуязвим.

Биркштейн резюмировал основные результаты моей работы, сделал пару мелких замечаний, а в заключении слегка пожурил за чрезмерно критическое отношение к теории Форстера. И тут я совершил очередную ошибку. Вместо того чтобы поблагодарить мэтра за поддержку, выдал следующее: «Моя работа является развитием того, что в свое время делали на Западе, а в нашей стране чуть позже Юрьев и Биркштейн. Что же касается теории Форстера, то я бы порекомендовал уважаемому Биркштейну сначала прочитать мою книжку „Перенос энергии“, а уж потом делать по этой теме замечания». Биркштейн от негодования побледнел. Я его обидел, причем, обидел принародно, более того, обидел в тот самый момент, когда он шел со мной на мировую. Подумал – ошибся, сказал – обидел, сделал – не так; в этом вся наша жизнь. Кстати, когда мы страдаем от несправедливости, то можно утешиться тем, что наши притеснители тоже, в свою очередь, страдают от чьей-то несправедливости.

После семинара мне дали рекомендацию к защите. Поскольку в тот момент в ВАКе шла очередная реорганизация, то многие советы были закрыты, в том числе в родном Институте. Поэтому я решил податься в Ленинградский Политех, совет в котором не был закрыт. Попросил Печаткина, являвшегося членом того совета, представить там мою диссертацию на соискание доктора физико-математических наук. Печаткин согласился.

Прошло полгода, наступила осень. Печаткин никак не находил времени собраться посетить тот совет. Он многократно извинялся, оправдывался и обещал. Наконец поехал туда по своим делам. Вернувшись сообщил, что, к сожалению, не успел представить диссертацию, так как повестка заседания была слишком плотной. Любое дело, которое зависит не только от нас, всегда растягивается во времени как резина до тех пор, пока у нас не лопнет терпение или пока оно само не лопнет как резина.

Поняв, что так можно ждать до бесконечности, я попросил о том же другого члена совета. Тот быстро выполнил просьбу; меня пригласили на апробацию. Я поехал в Ленинград (который по воле ретивых реформаторов успел стать Санкт-Петербургом). Апробация среди физиков прошла успешно. Диссертацию хвалили. Особенно она понравилась одному старенькому профессору, который был основоположником теории переноса энергии в кристаллах. Защиту назначили на январь.

Но в декабре неугомонный ВАК устроил в совете реорганизацию. Защиту отложили. Я долго ждал, когда же совет откроется. В ожидании прошло полгода, потом еще полгода. В это время вновь открылся совет в родном Институте. Забрал диссертацию из чужого совета и подал в свой. Мне утвердили оппонентов и назначили срок защиты.