Фазу Алиева - Цена добра

Гасан вышел в другую комнату и принес сверток, завернутый в несколько газет.

– Вот, папа, сегодня купишь?

Хасбулат сел на стул и начал хохотать, да так, что казалось, что стены дрожат.

– Пойдемте вместе купим, только с одним условием, что воровства больше не будет! Когда нужно, вы, как мужчина мужчине, мне скажите. Бедная мама даже ни разу не заметила, что у нее воруют деньги.

– Как она заметит, если, увидев на рынке чашки или кастрюли, забывает про все на свете, – сказал Гусейн.

– Ну, раз так, давайте выбросим эту старую рухлядь и купим новый телевизор, а с компьютером вы разберитесь сами. Я вижу, что головы у вас работают. А эту операцию Гасан, наверное, придумал?

– Нет, папа, мы вместе, – засмеялся Гусейн.

День был прекрасный. Небо без единой тучки, и его голубизна, казалось, так и льется на землю, на каждую травинку, камешки, маленькие речки, прозрачное дно которых тоже сверкало голубизной, а камешки на дне сверкали, как драгоценная бирюза. И во всем этом было что-то таинственное, торжественное и в то же время робкое и трепетное.

Аульские старейшины при виде красоты читают молитвы. Когда зреет пшеница или наливаются фрукты на ветвях, выходят из дому при лунном свете и нараспев читают молитвы – просят у Аллаха сберечь их.

И в ясный солнечный день они просят, чтобы не было града, чтобы не погибли они в самом расцвете.

Часто до утра читали молитвы, делали дуа – обращение к Аллаху. Зрелость и красота природы всегда были предметом размышлений, люди боялись, как бы их не сглазили, не погубили своей завистью.

В тот богатый урожаем год не обошлось без беды. Тишину глубокой ночи нарушили топот коней и бой барабанов. На аул напали враги. Жители села не были готовы. После трудового дня они спали крепким сном. Но на тревогу собрались быстро: кто с ружьем, кто с топором, кто с вилами выбежали навстречу врагу. И камнями дрались, и палками бились, потому что не было оружия.

Два дня и две ночи шла битва, казалось, что вот-вот враг одолеет, растопчет родную землю, где они родились, жили и росли. Но случилось чудо: вдруг раздвинулись трещины в скалах, и оттуда начали сыпаться шарики величиною с яблоко; они светились солнечным светом и сыпались, сыпались без конца. Об них спотыкались и падали вражеские кони, разбивались головы захватчиков; и поле стало черным от трупов разбойников. «Шарики золотые!» – кричали умирающие враги, прижимая их к груди, но обжигались об них и умирали. Но самым загадочным было то, что, сколько бы потом их ни искали, не нашли после победы ни одного шарика, не нашли и в скалах, и в трещинах, откуда они сыпались. Сомкнулась гора, улетучились шарики. Люди пытались понять, что это было, а потом пришли к твердому убеждению, что это были души мужественных воинов, прославившихся в горячих боях, защитивших свою родную землю, отдав за каждую травинку свою жизнь. Их золотые души поселились в скалах, чтобы продолжать охранять свою родную землю, и в минуты бедствия вырываются наружу и обрушиваются на врага.

Удивительно: те вещи, которые раньше приносили мне радость, восторг, упоенье, сейчас приносят мне печаль, слезы, тоску и ностальгию. У мамы был старинный толстый платок – чистая шерсть, буклированная. Ей он достался от матери, в народе их называли персидскими платками. Во времена моей бабушки пальто не носили, а накидывали на плечи в холодные дни эти самые буклированные платки. Они были самых разных цветов: черные с темно-фиолетовыми завитушками; зеленые с жемчужными огурчиками, традиционным восточным орнаментом.

Вспоминаю, как бабушка берегла этот платок. У нее были платки попроще, обычно их она носила зимой, а этот буклированый платок вытаскивала лишь в торжественных случаях, и, вернувшись домой, она его на балконе несколько раз встряхивала, аккуратно складывала, заворачивала в белоснежную простыню и закрывала в деревянный сундук.

Когда я выходила замуж, бабушка подарила мне этот бесценный платок. Я очень просила ее оставить его себе, но она убедила меня в том, что, когда девушка из ханского рода выходит замуж, у нее в приданом обязательно должны быть старинные вещи. И я очень ценила этот платок, хотя и не носила его…

Однажды в начале осени я зашла к маме. Каждый раз, когда я заходила к ней, целовала ее руки, гладила колени.

– Мама, топить еще не начали, мне кажется, что колени у тебя холодные, я сейчас укутаю твои ноги пледом.

– Он меня как-то сковывает! – проворчала она.

Я поехала домой, вытащила драгоценный подарок бабушки из сундука, побрызгала французскими духами и вернулась с ним к матери.

– Мама, я тебя очень прошу, когда будешь сидеть, накидывай этот платок, его гладили бабушкины руки, ты его носила, вот и я сберегла.

– Нет! Нет! Ни за что! – замахала она руками.

– Мама, зачем он должен лежать в сундуке? Я очень тебя прошу! – И я набросила платок ей на спину, укрыла колени. – Если ты спрячешь его, я обижусь!

– Такой платок! Такие вещи сейчас на вес золота ценятся, да и не достанешь их, – гладила мама мягкие шелковистые кудряшки.

После ее смерти младшая сестра рассказывала мне, что однажды осталась ночевать у матери, и мать, прежде чем лечь спать, завернула платок в простыню и положила на тумбочку, где перед сном она всегда ставила стакан с отваром тмина и свой драгоценный нюхательный табак (сунт). Сестра говорит, что она ночью немножко замерзла и взяла потихоньку этот платок и сверху одеяла накрыла себя. Утром она проснулась под причитания матери: «Аставпирулла, аставпирулла! Какое кощунство! Бедная Фазу дала мне этот платок, она, конечно, знала, что меня он будет греть и воспоминаниями о бабушке и матери, и мыслями о прежней жизни; в каждом узоре я видела руки бабушки, матери… Аставпирулла, не стыдно накрывать себя платком, на котором до сих пор сохранился аромат прабабушки и бабушки?!