Фазу Алиева - Цена добра

Я думаю, что к каждому любовь приходит по-разному и каждый переносит ее огневую, все сжигающую страсть по-своему. Я не верю тем, кто говорит, что они влюблялись дважды, трижды… Я считаю, что настоящая любовь – та, небесная, Аллахом дается однажды и ею надо дорожить, ее надо беречь. Но есть особая категория мужчин и женщин, которые под знаменем защиты любви придирчиво, постепенно убивают ее; и незаметно высокое чувство меняется, тускнеет на глазах. Самый действенный яд для любви – это ревность. В большинстве семей ревность питается эгоизмом; люди, рожденные собственниками, судят своих любимых даже за теплый взгляд, за невинную улыбку. Это разрушительная тирания, в результате которой пламя любви превращается в удушающий газ. Ревнивый человек не понимает, что он собственноручно, как тупым ножом, убивает любовь. Ревность – как ржавчина, которая съедает постепенно то, что некогда блестело, звенело. Ревность рождает подозрение, а подозрение угодливо выдает беспочвенные мысли за действительность. Подозрение выращивает ненависть и гнев. Так постепенно, но очень стремительно любовь превращается в пепел, и, если даже семья сохраняется, живущие в ней, в лучшем случае, соблюдают принцип дипломатов с разными идеологиями; другие живут, глотая обиды…

По специфике моей работы ко мне обращаются многие женщины, искренне делясь со мной своими сердечными тайнами, бедами, обидами. Каждый раз я удивляюсь и восхищаюсь терпением наших женщин. Часто слышу и такое: она полюбила человека, а он издевался над ней на каждом шагу. Не бывало и дня, чтобы муж не делал замечания по любому поводу. Все веселые шутки, остроумие оставив на улице, он приходил домой мрачным, и с самого порога начиналось недовольство. Самое главное он оставлял, чтобы упрекать жену за едой: суп густой, соленый, чуду пережаренные, мясо недоваренное и сотни других колких слов.

– А почему же вы все это терпели? Плюнули бы на него со сто семнадцатого этажа и ушли бы! – говорила я.

– Я его люблю!

– За что?

– Не знаю, люблю, и все! Вот уже год, как он ушел от меня, и каждую ночь моя подушка мокрая от слез. Если бы не сын, руки бы на себя наложила!

– Я не понимаю, как можно любить человека, который, глядя в глаза, говорит: «Я тебя не люблю, а люблю другую!» Скажите ему, что вы провожаете его с музыкой, даже закажите оркестр.

– Я так не могу.

– Правильно он делает, что уходит от вас. Кто же вас будет ценить, если вы сами себя не цените?! Я это не понимаю и не хочу понимать. Любить надо того, кто нас без ума любит, ценит, дорожит нами. Еще я хочу, чтобы вы знали – у любви тоже бывает весна и зима, пора цветения и пора увядания, но корни должны остаться. Корни любви – есть уважение, взаимопонимание. Нельзя требовать от мужа, чтобы он все время был таким, каким он был во время ухаживания. Может, вы этого требуете от него?

– Вы, Фазу Гамзатовна, когда-нибудь кого-нибудь любили?

– Не знаю, может быть, и любила, но для меня главное – семья и дети. Но скажу одно: никогда я себе не позволю любить человека, который говорит, что он меня не любит. У меня есть такие стихи:

Но вас я никак не понимаю, нельзя же до такой степени себя не уважать!

Я не помню лица своего отца, и в нашем доме, кроме брата, который был старше меня на шесть лет, не было мужчины. Главным рычагом нашей семьи была бабушка, а мама – добытчица, но слушалась бабушку, как маленькая. Все с ней обговаривала, даже маленькие дела они долго обсуждали, взвешивали, и последнее слово, как приказ главнокомандующего, оставалось за бабушкой. Я никогда не слышала, чтобы мама противоречила бабушке или говорила ей грубое, колючее слово. Они были очень привязаны, всем делились, рассказывали друг другу последние новости. Мама работала санитаркой в больнице, рано уходила и поздно возвращалась. Так что поговорить было о чем.

Бабушка в свои семьдесят шесть лет без очков читала Коран; она одним глазом видела все недостатки нашего домашнего очага – где что не так лежит. Не дай Аллах, чтобы мы оставили даже ложку немытой. Она внушала нам с детства, что немытую посуду до утра лижут шайтаны и уносят с собой весь баракат. Глаза у нее были светло-карие, и взгляд острый: казалось, что она видит все, что таится в нашем сердце. Она нас никогда не ругала, но мы боялись ее. Чаще всего она поучала, что нельзя оставлять неубранной комнату, потому что вездесущие шайтаны будут танцевать, оставляя следы, от которых у людей возникают злые мысли, зовущие совершать грехи.

Мама не была похожа на бабушку ни характером, ни внешностью. Мамино лицо сверкало, как фарфор на солнце, и глаза у нее были большие, зеленые с голубизной, иногда казалось, что все лицо ее – это глаза. Даже когда маме было уже много лет, глаза ее светились так же, как в молодости, хотя видела она уже плохо. Когда я впервые услышала песню Тамары Гвердцители «Мамины глаза» мне стало плохо: именно так, как пела певица, светились голубовато-зеленоватые, чуть навыкате глаза моей мамы. Больше слушать эту песню я не могла, я уходила во двор и в одиночестве вспоминала мамину трагическую жизнь.

Как-то я получила пригласительный билет на концерт Тамары Гвердцители, но отдала его невестке и пошла гулять в парк.

Вдруг меня окликнули соседи Рамазан и его жена Джарият.

– Ты чего на концерт не идешь?

– Я в Москве была на ее концерте, очень хорошо поет! – коротко ответила я и пошла дальше.

Наш дом на улице Гаджиева, 3, наверное, особый дом. Там живут доброжелательные, щедрые душой люди. Моими соседями были Хаппалаевы. Это была примерная, трудолюбивая семья, где царила жесткая дисциплина – слово отца или матери обжалованию не подлежало. Здесь был культ честности, порядочности, культ знаний, интеллигентности. Все дети учились на «отлично», и даже в то время, когда никакая опасность никому не угрожала, был у них свой семейный закон: в восемь часов вечера все сыновья должны были быть дома, а единственная дочка Ажай – сразу после уроков. Юсуп Рамазанович Хаппалаев – известный и любимый всеми читателями поэт – был малословный, мудрый человек; он говорил редко, но каждое его слово доходило до глубины сердца. Когда меня терзали завистники, я просто заходила к ним, молча садилась на диван, он сразу все чувствовал и, обняв меня, говорил: «Сестра, запомни навсегда: на дерево, которое не дает плодов, камни не бросают».