Фазу Алиева - Цена добра

– Патимат, выходи! – шепотом сказал он.

Она только что завершила утренний намаз и, поспешно надев самодельные войлочные тапочки, вышла.

– Что случилось?

– Ты туда посмотри, не на меня! – показал рукой Муртазали.

– Вуя! – крикнула Патимат, схватив за руку мужа.

– Тише! Видишь, как наши каменщики спят, устали бедные!

Но Патимат его уже не слышала. Давно Муртазали не видел, чтобы Патимат, как девчонка, бегала по лестнице. Она от восхищения будто помолодела, но от радости она кончиком платка вытирала набежавшие слезы.

– Муртазали! – крикнула она, забыв, что мастера спят. – Это что? Такого я никогда не видела! Что, это сделал твой несостоявшийся сын?

– Хватит! Перестань! Еще сглазишь!

После обеденного намаза начался мавлид, а вокруг арки уже собрались сельчане, прослышавшие о чуде. Женщины, которые вышли за водой, изменив свой привычный маршрут, устремились к дому Муртазали, чтобы своими глазами увидеть новую достопримечательность аула.

Когда завершился мавлид, никому не хотелось уходить. А Магомед, поднялся на веранду и тихо шептал:

На третий день после этого события к ним пришла жена председателя колхоза Саадат.

– Магомед дома? – спросила она с порога.

– Это дом мой! – встал Муртазали. – Я дома.

– Мне Магомед нужен был, – сказала она.

– Заходи, Саадат, садись! – встала навстречу Патимат. – Он в другой комнате, рисует что-то. Я сейчас позову его.

– Добрый вечер, тетя Саадат, – поздоровался, заходя в комнату, Магомед.

– Я пришла просить тебя, чтобы нам сделали такой же забор и арку. Ты же знаешь, мы строим новый дом.

– У нас здесь восемь заказов, больше года пройдет, пока до вас дойдет очередь.

– Нас же можно подвинуть вперед!

– Нет, тетя Саадат, каждому, кто нам делает заказ, мы указываем срок, когда будет готово.

Муртазали не сказал ни одного слова. И в сердце у него стало так светло, будто туда упало солнце. Он будто в первый раз увидел сына, и гордость за него заполняла каждую его клетку. Так или иначе, Саадат пришлось записаться в очередь.

На другой день на рассвете провожали Муртазали в Махачкалу. Магомед взял свою шапку и вместе с отцом вышел, прощаясь, он вручил отцу конверт с деньгами.

– Возьми, отец, в городе они нужны бывают.

– У меня есть деньги, сынок.

– Это от меня!

– Я вижу, у тебя в шапке банк! – улыбнулся Муртазали.

– В шапке или в штанах, главное, что банк есть, – пошутил Магомед.

Говорят, что там, где был пух, остаются пушинки. Любить национальное искусство, филигранные работы в серебре, многоцветную эмаль в серьгах, браслетах, поясах меня научили в горах. Бабушка родилась в знатной семье: прославленный генерал царской армии Максуд Алиханов был родным братом ее матери, а другая ее ветвь шла прямо из ханской семьи. Хотя большевики разрушили их дома, отняли все имущество, кое-что из национальных украшений они потом нашли под развалинами. А еще реликвией нашего дома был альбом со старыми фотографиями, который бабушка берегла, как зеницу ока. Как любили мы, дети, рассевшись вокруг бабушки, рассматривать слегка пожелтевшие снимки, на которых чинно и важно сидели красивые, благообразные люди. На их лицах была словно печать достоинства, благородства. А их одежда – это уже отдельная поэма! На всех женщинах поверх хабало красовались серебряные пояса с позолотой филигранной работы, на шее в несколько нитей висели кораллы; на запястьях широкие, башенками сделанные под пояс, браслеты; на каждом пальце, кроме большого, кольца с бирюзой, с кораллами или с сердоликами.

С самого малого возраста я восхищалась всем этим и мечтала о том, чтобы и у меня было все это. Я представляла себя в бархатных платьях с такими же поясами, браслетами, кольцами и серьгами.

И когда я начала зарабатывать, я купила себе бархат бирюзового цвета и серебряные, трехъярусные серьги-колокольчики, звенящие в такт моему сердцу. В моей юности так не одевались, и все смотрели на меня, как на ненормальную. Я слышала за собой шепот: «Серьги видели, прямо до плеч доходят…» А когда я стала носить серебряный пояс филигранной работы, меня посчитали совсем сумасшедшей. Может быть, я и была сумасшедшей, ведь я могла часами уединяться и любоваться узорами на каждом ювелирном изделии.

Я никогда не обращала внимания на мнение людей относительно моего личного туалета… Так органично, незаметно даже для себя самой я вошла в мир искусства. Творения гениальных мастеров я называла поэзией в металле. Говорят, что и самая длинная дорога начинается с первого шага. Это увлечение охватило меня так же, как и стихи, целиком.

Аллах был ко мне милостив: открыл дорогу в широкий, многоцветный мир. С разными престижными делегациями я посетила даже самые дальние уголки мира. Где бы я ни была, я просила везти меня в музеи, где есть выставки прикладного искусства. И главное – в музеях сотрудники имели возможность познакомиться и с нашим искусством, которое я носила на себе: они просили разрешения сфотографировать, восхищались тонкой филигранью, эмалью, чернью.

Во Франции я посетила Лувр. Чтобы осмотреть его, нужно провести в музее целый месяц, с утра до вечера, да и то не знаю, хватило бы времени, чтобы почерпнуть хоть малую толику высокой духовности. У меня не было такой возможности, и поэтому целеустремленно я мчалась к своей любимой картине – «Коронация Наполеона». С первых же минут я погружалась в ее мир, в ее жизнь. Эта картина навсегда осталась во мне вместе с шедеврами дагестанских мастеров. Удивительное дело: сколь широко наше сердце, в которое вмещается вся красота земли. Говорят, что тот, кто видит красоту, является соучастником ее созидания. На днях я опять стала соучастником созидания еще одной красоты.

Получив пригласительный билет на первую персональную выставку дагестанской художницы, мастера по металлу Лейлы Изабакаровой, я решила пойти. Жаждала увидеть что-то новое, вновь погрузиться в волшебный мир искусства. Думаю, что не случайно главной темой своего творчества Лейла выбрала мир живой природы. Не только глазами, но и сердцем смотрела я на каждую вещь. Видно было, что и мастер к их творению приложила не только руки, но и свое сердце, настолько все было красиво, одухотворено любовью автора, его бережным отношением к каждой мелочи. Но у меня создавалось такое впечатление, что я все это видела, все мне знакомо, мне хотелось чего-то еще, более крылатого, более огневого.