Эден Лернер - Город на холме

Она уснула, обессилев от плача. Я накрыл ее пледом и принялся убирать со стола. Даже если бы этот “правозащитник” сделал с ее лицом то, чем угрожал, я бы все равно на ней женился, все равно бы любил. А как иначе? Любое другое поведение было бы, как выражается Хиллари, мамаш субстандарти . Прицепить ивритское окончание к английскому корню и пустить это существо в обращение для нее любимое дело.

Эстер Гельфанд привела Реувена с кучей трофеев, выигранных в разные викторины. Руки, рукава, рот, щеки и даже уши у него были в чем-то сладком и липком, похоже, что в начинке для хоменташей [268], а в волосах застряли конфетти.

− А где костюм? – спросил я Эстер.

− Он его Матанелю подарил.

Ну, молодец, что я могу сказать. Мы его учим, учим делиться, и похоже, что усилия начали приносить плоды. Потом проснулась Офира, вернулись из гостей близнецы, и весь вечер у нас не было возможности поговорить спокойно. Только поздно вечером весь коллектив, наконец, утихомирился, а мы остались вдвоем. Господи, до чего же хорошо – вдвоем и тихо, и ее головка у меня на плече. Слава Богу, можно. Во время ниды я, конечно, ни к чему ее не принуждал, но и не отдалялся. Нида она или не нида, я настаивал на том, чтобы она красиво одевалась, пользовалась теми духами, к которым я привык, спала со мной в одной кровати и подавала предметы прямо в руки, а не клала на стол, будто я зачумленный. Справиться с собственным дурным началом, каждый раз маскировавшимся то под критическое мышление, то под любовь к жене, было в разы труднее чем с любым внешним врагом. Мы действительно призваны жить по возвышающим законам. Они не всегда понятны и всегда трудны для выполнения. Я не знаю, как они работают в других семьях и работают ли вообще. Но я точно знаю, что не будь этих законов, я бы усугубил ее травму от изнасилования и развалил бы наш брак.

− Малка, ты можешь мне сказать, зачем тебе пресс-конференция?

Она привстала и изумленно на меня посмотрела.

− Как зачем? А тебе самому не ясно?

− Лучше тебя никто не скажет.

− Потому, что я не хочу быть жертвой.

− Полковнику ты не то сказала.

− Полковнику я сказала на его языке. Мои психика и личностные проблемы его не волнуют и не должны волновать. А вот репутация страны и армии – да, должна.

Маленькая женщина, которая не хочет быть жертвой. Маленькая страна, которая не хочет стать жертвой. Он желчью зальется, когда увидит Малку, – живую, здоровую, красивую. Счастливую – я смею надеяться – жену и мать. Муставэтин . В идеале я должен его убить и не возражал бы сидеть за это в тюрьме сколько положено. Только, зная Малку, могу быть уверен, что она таки будет возражать.

− Шрага, ау, ты где?

− Здесь я, здесь, с тобой.

− Я к тому говорю, что тебе не обязательно туда со мной идти.

Тут пришла моя очередь привстать.

− То есть как не обязательно?

− Полковник прав. Это может закончиться мордобоем и тюремным сроком. И это еще лучший вариант.

Интересно, какой же вариант хуже?

− А худший вариант какой?

− Это если мне будет говорить гадости женщина-журналист или пожилой мужчина. Бить их ты не станешь, будешь сидеть в углу и мучиться, что ты опять меня не защитил. Будет у тебя очередной эпизод с головной болью и кровью из носа. Я буду волноваться о тебе и не смогу сосредоточиться на вопросах, которые мне будут задавать.

− А почему этот вариант хуже мордобоя с тюрьмой?

− А потому, что ты любишь контролировать ситуацию. Ты предпочтешь сидеть в тюрьме, но знать, что ты сделал так, как считал нужным, а все подстроились.

− Ну, в общем, да. А это что, плохо?

− Нет. Но это нелегко. Ни тебе, ни тем, кто тебя любит.

Чтобы я, Боже упаси, не усомнился и не забыл, кто тут меня любит, моей рукой тут же завладели, и я ощутил легкое щекотание ресниц – как бабочка села.

− Ладно, посмотрим. У нас более насущные проблемы. Чем будем гостей завтра кормить? У нас тут бригада Голани побывала.

− Сделаем тако-бар [269], как в Техасе.

Вот ведь знает, как сделать мне приятное. Техас был моим первым и единственным в жизни отпуском, а воспоминания о нем – неизменным способом поднять настроение.

− Шрага, ты все-таки был не прав утром.

− Был не прав, – согласился я, запуская руку в ее волосы. – Можешь еще сказать, что я, эйх омрим бе ру с ит , ка-зи-ол-са-кре-бу-чи, нахон ? [270]

Малка выскочила из постели, как будто ее водой облили.

− Кто тебя этому научил? Мейрав или Смадар? Я им головы поотрываю!

− Причем тут Мейрав и Смадар? Я услышал это в русском миньяне. Человек рассказывал про своего шефа.

Как мы смеялись! Все-таки, принимая во внимание обстоятельства, Пурим получился не таким мрачным.

− Ну почему, почему ты учишь по-русски одни ругательства?

− Не правда, – я говорил отрывисто, потому что для того чтобы что-то сказать, требовалось от нее оторваться и сконцентрироваться, а это было нелегко. – Я выучил все мультфильмы, которые Реувен просит.

− Ага. Мультфильмы. Это так мы, значит, за ребенком смотрим.

− У меня не было, пусть у него будет. Не вижу проблемы.

− Тебе они просто самому нравятся.

Конечно, нравятся. И музыка, и графика. А еще мне нравится, что Малка не боится говорить мне правду. Значит, доверяет. В те ночи, когда мы спали по отдельности, меня преследовали тяжелые сны из собственного детства. Мамино лицо, лицо человека, привыкшего к насилию, отупевшего от страха. Каким надо быть извергом, чтобы жена тебя боялась.

Через два дня военная прокуратура предъявила Валиду Иссаму Кобейри формальное обвинение, а вместе с обвинением исчез повод для продолжения голодовки. Арабские СМИ и их ивритоязычный филиал “а-Арец” объявили, что борьба палестинского правозащитника входит в новую фазу и его не сломит никакая клевета. Военные власти решили сделать процесс открытым и пустить на него журналистов. Это лучше любой пресс-конференции.

− Я о такой свидетельнице даже мечтать не мог, – сказал военный прокурор. – Жалко только, что из Кирьят-Арбы.

− Почему? – сделала Малка невинные глаза.

− А то сами не понимаете.

За три дня до первого заседания “а-Арец” опубликовала Малкины данные с соответствующими комментариями. Ну конечно, необразованная репатриантка из России, склонная, как и все они, к тоталитарному сознанию, живет в поселении и делает все, что ей диктуют. В поселениях, оказывается, мужчины диктуют женщинам, сабры иммигрантам, урожденные евреи герам, а рав диктует всем. Странно они нас себе представляют. Даже мне с моим более чем отрывочным образованием был виден нижайший уровень этой журналистики. Назвав Малку необразованной, они конкретно облажались. У них у самих дипломы Еврейского Университета в Иерусалиме. Я уже не говорю о том, что кроме стандартного набора русский-английский-иврит, она знала еще и французский настолько, чтобы читать на нем профессиональную литературу. Их версию происхождения ожогов и шрамов у Малки на спине мне узнать еще предстояло.