Эден Лернер - Город на холме

Когда на следующий день я явился на утреннюю молитву в русский миньян, народ встал и зааплодировал. Для меня это было более чем странно, я не сталкивался раньше с этим обычаем и вообще ничем не заслужил оваций. На работе шеф сказал:

− Береги ее, that lotus blossom [271]of yours.

Он бы еще напомнил завести машину, прежде чем ехать, и автомат дома не забыть.

− Почему lotus blossom? − спросил я. Лучше использовать возможность узнать что-то новое, чем без толку раздражаться.

− Да каждая из них, в общем, цветок, – неопределенно хмыкнул шеф. – Если не мегера, конечно.

В течении всего времени до процесса мы находили у дверей нашей квартиры корзины с цветами, воздушные шарики, домашнее печенье и записки “Не бойся, сестренка” и “К правде, к правде стремись, чтобы ты жил и владел землей, которую Господь, Бог твой, дает тебе” [272].

Накануне процесса я пошел на вечернюю молитву в синагогу Авраама Авину. Бессильный сделать больше, чем уже сделал, я мог только одно – просить. Просить, чтобы ей не причинили больше боли, чем она может выдержать. Молитва за других у меня всегда шла легче и чище, чем молитва за себя. То, что я знал о себе, тянуло меня вниз, обращаться наверх с просьбами о себе лично я не решался. Пусть Всевышний сохранит меня, пока я нужен. После окончания молитвы Ури Страг тронул меня за локоть.

− Пойдем на улицу. Это не разговор для святого места.

Мы вышли.

− Не бойся, он сдохнет. Голодовка больше двух месяцев – это гарантировано посаженная печень. Это я тебе как врач говорю. Максимум полгода-год. Но это при условии, что голодовка честная.

− А что, бывает, что они тайком едят?

− А как же. Марвана Баргути [273]даже на видео записали, когда он во время голодовки весь обед стрескал.

− А когда это было?

− Когда-то в середине нулевых, не помню точно. Был большой скандал. Ты что, не помнишь?

Ну да. В середине нулевых у меня не было проблем, насущнее Марвана Баргути с его липовой голодовкой.

Заседание назначили почему-то на час дня. Тесть сказал, что заберет близнецов из школы и встретит нас в здании суда. Я усомнился.

− Вы уверены, что они там нужны? Маленькие еще. Если они не центр внимания, они начинают бузить. Оно Малке надо?

− Им пора взрослеть. Если не сейчас, то когда?

В хевронском штабе сказали, что нам выделят транспорт и отвезут. Оружие мне велели не брать. В любой другой ситуации я бы их послал. Но раз они дают нам транспорт, значит, и охранять по дороге будет кому. Они сказали, что будут ждать нас в одинадцать тридцать у главного входа в синагогу Тиферет Авот. Когда мы туда подошли, то увидели толпу женщин с колясками и детьми. Человек тридцать, не меньше. Когда они заметили нас, словно волна пробежала. Из рук в рук передавались букеты цветов, и скоро Малку уже видно не было. Так, охапка цветов на ножках. У дверей синагоги стояла королевская чета – рав и рабанит, основавшие поселение в далеком 68-м, когда большинства из нас еще на свете не было. Впрочем, стояла – это я не прав. В последние годы рав сильно сдал здоровьем и передвигался на инвалидной коляске. А рабанит ухаживала. Малка повернулась к ним лицом и склонилась в глубочайшем восточноазиатском поклоне, что было довольно нелегко с такой кучей цветов. Я похолодел. Будет ей сейчас проборка за нееврейское поведение. Было очень тихо. Несмотря на кучу детей кругом, было слышно только, как от весеннего ветра шелестит целлофан, обернутый вокруг букета у подножки инвалидной коляски. Рабанит, когда-то бывшая еврейской девочкой из Бронкса, перешла на язык своей юности.

− Give them hell, girl. Give them hell [274].

Я не расслышал, что Малка ей ответила, да и сама рабанит наверное не расслышала. Над синагогой завис вертолет “Яншуф” [275]. Женщины как по команде ухватились за свои шляпки и косынки. В усилитель, перекрывая шум двигателей, раздалось распоряжение:

− Стамблер, поднимитесь на крышу, оба два! Ваше такси приехало.

Одним из главных моих в жизни удовольствий было управлять машинами – чем мощнее, тем лучше. Но никогда так не было, чтобы хоть один из этих грейдеров, бульдозеров, экскаваторов, кранов на платформе – вот так вот преодолел свою тяжесть и взмыл в небо. С 2000 года я в той или иной степени солдат, а в вертолет сел впервые. Господи, как легко и хорошо. Но я тут же вспомнил, куда мы летим, и сжал Малкину руку. А вот она, похоже, об этом думать не хотела. Только и слышалось:

− Шрага, посмотри, какая красота! Это что, Эйн-Геди? Нет, Эйн-Геди дальше на восток! Ой, видишь там красные крыши? Это Кармей-Цур? Не знаешь? А кто знает?

В ней было все, чего мне так не хватало в себе самом, – легкость и яркость, теплые живые эмоции и доверие к миру. Как маяк на темном берегу, оно светило, это доверие, не убитое ни пытками, ни насилием. Светило всем, кому посчастливилось с ней рядом находиться.

Нас ссадили на крышу, и скоро я понял, почему. Перед зданием суда толпились люди с видеокамерами, стояло много полицейских машин и вэнов с названиями разных новостных каналов. Какими-то коридорами нас провели в комнату с длинным столом для конференций и экраном на стене. В углу на табуретке стоял титан с кипятком, лежало все для кофе и чаепития. За столом сидели тесть, Мейрав и Смадар и еще какие-то люди. Увидев мать, Мейрав и Смадар встали. Я ни разу не замечал за ними ничего, кроме общеизраильской расхлябанности и типично сефардского пофигизма (да простит мне Йосеф), а тут они встали синхронно и четко, как регулировщицы на пхеньянском перекрестке. “ Встаньте, мисс Джин Луиза, – отчетливо прозвенело у меня в голове. – идет ваш отец ”.

Сюрпризы на этом не закончились. Я уже научился читать Малкино лицо и понял, что она удивлена и обрадована. Прежде чем до меня дошло, что происходит, она обнимала двух других сидящих за столом – стройную немолодую даму в брючном костюме и парня в джинсах и черной водолазке.

− Шрага, это мой брат Ярон. А это его мать, Орли.

Орли, которая в свое время вынимала из тестя душу, почему ему на голову свалилась дочь из России. Ярон, бывший для нас всех непроходящей головной болью потому, что после армии он вышел из шкафа и жил со своим бойфрендом. Тесть страдал, я сказал, что извращенцев в моем доме не будет, а Малка, набравшаяся в университете всяких идей, честила нас гомофобами и мракобесами. Они все-таки пришли ее поддержать. Насчет Орли у меня была своя теория. Ее старший сын делал ученую степень в Бостоне и, если я не ошибаюсь, намылился там остаться. От Ярона внуков она уже точно не дождется. Остается Малка, вот она и решила помириться. Пускай. Все равно никто не заменит нам Офиру. Что до Ярона, то черт его знает. Малка к нам его не приглашала. Но есть интернет, есть телефон, да и до Тель-Авива недалеко. Значит, они все-таки общались. Наверное, что-то нормальное есть в его душе, раз он любит свою сестру. Кто бы ее не любил.