Гвейн Гамильтон - Моя жизнь с русскими. Или Свой среди чужих

– Что вам?

– Да, мало ли чего? – сказал я и подумал: сразу спросить, как она сюда попала, или лучше сначала познакомиться? – Ну, – говорю, – рёбрышки, пожалуйста.

Она отвернулась, и я думал: нет, пожалуйста, не уходите. Но она всего лишь открыла дверь морозильника и достала оттуда огромный кусок мяса, а потом повернулась ко мне:

– Пойдёт? – И её глаза блестели, как острые топоры. Очень она такая красивая.

– Да что вы, – говорю, – я такой маленький. Как я его донесу домой?

Oна улыбнулась и со смаком ответила:

– Я могу его порубить.

– Да, – говорю, – я видел. Это у вас очень красиво получается.

– Ох, ну вы, – смущалась она. – Так, рубить?

– Да, – говорю, – да.

Язык у меня сломался. Из-за любви. Вот, кидает она кусок на чурбан, и левой рукой тянется за топором. Тянется за топором, и в то же время подходит какой-то тип и просит её разменять деньги. Смотрю, а она правой рукой тянется за деньгами. И начинает считать, одновременно рубя мясо огромным топором. Я, понятное дело, начал сильно переживать за свою любовь. Она на мясо даже не взглядывает, но продолжает рубить. Не мог я смотреть и от ужаса закрыл глаза. Мы только что встретились, и всё уже кончено. Всего пять секунд, и я слышу её голос: «Сто ровно». Открываю глаза – она цела, того типа больше нет, и она протягивает мне пакет с нарубленными рёбрышками. Вот талант! Одновременно рубит и считает. «Спасибо, – говорю. – Я вас люблю». Уходил я тогда, так и не спросив о том, как она решила пойти именно в мясники. «Но ничего, – думал, – завтра спрошу».

На следующий день зашёл на рынок и устремился к мясной лавке. Как подошел, вижу: её нет. Вместо неё работает какая-то более ожидаемая физиономия. Тогда сердце у меня начало переживать. Спрашиваю у нового мясника, мол, где моя любовь? А он в ответ: «Тебе это зачем?» Разволновался я, но пытался говорить как можно спокойнее: «Да так, поблагодарить за вкусные рёбрышки». Его это объяснение устраивало, и он кивает головой, улыбается и говорит: «Ещё хотите?» – «Неа, – говорю, – спасибо. У меня ещё осталось», – и сматываюсь.

На следующий день её тоже нет. Короче, простыл и след. Я её больше не видел. Не знаю, может, она получила новую работу в каком-то модельном агентстве. Или переехала на другой рынок, где платят побольше. В любом случае, хожу на рынок. И покупаю там рёбрышки. Новый мясник тоже неплохо умеет их рубить.

Людей в метро всегда, как бы, не мало, и это не новость. Но на этот раз, когда я вошел на станцию метро, почувствовал: все-таки что-то не так. Очень много народу. И все такие, знаете, оживленные. И спуститься на платформу нереально. То есть спуститься можно, но смысла-то нет. Все равно в вагон не попадешь. Я заколебался, только на секунду, но этого хватило, чтобы какая-то дама с тележкой проехала по мне – ведь нельзя колебаться в метро, если хочешь куда-нибудь в жизни попасть.

Оказавшись в толпе, я подумал: раз я здесь… И начал по платформе прогуливаться: типа, как тут людям живется, чем занимаются и все такое.

Не прошло и десяти минут (что на самом деле целая вечность в мире метро), как послышался шум состава в туннеле, и люди начали ликовать.

Я как-то умудрился найти местечко очень близко к краю, и у меня были все шансы все-таки попасть в вагон. Вот только, увы, по мере приближения поезда становилось ясно, что он был битком набит. И тогда мне начало казаться, что все это дело с хорошим настроением – только пустая ложь. Но зря. Не прошло и тридцати секунд, как мое настроение взлетело, словно ракета: я первый раз услышал любимое свое выражение в настоящем разговоре. Дело в том, что один мужик не падал духом.

Когда двери открылись и некоторые люди, так сказать, не чувствовавшие твердую почву под своими ногами, выпали из вагона на платформу, этот мужик решил занять их место в строю. И другой мужик, стоявший в вагоне, понял это. Он понял, что сейчас мужик, стоящий на платформе, запихнется в переполненный вагон, и ему это как идея не понравилось. И он говорит мужику: «Рискни!»

И мужик, стоявший на платформе, рискнул.

И тот, стоявший в вагоне, ему по морде смазал. Тогда он обратно выпал к нам. Двери закрылись, и поезд давай дальше. Мужик лежал скучный и смотрел вслед поезду с такой грустью в глазах, что мне стало его жалко. И я хотел подойти к нему, чтобы сказать, что это было достаточно круто, но в тот же момент какая-то бабушка проехала по нему тележкой.

Вскоре еще один поезд к нам приехал, и в нем я нашел, куда поставить одну ногу. Другую я держал так, в запасе, и даже (мне чертовски повезло) мог зацепиться за поручень парой пальцев, чтобы не упасть. Не скажу, что это была самая удобная езда в моей жизни, и какая-то дама поставила свою тележку на мою одинокую ногу, но все же доехали. Настроение осталось на весь день. До следующего утра.

Где только ни жил я в столице. Везде, кажется. Так и заразился этой болезненой любовью к Москве.

На Южной были страшные, отчаянные тараканы, готовые на очень храбрые поступки. Я их встречал по всей квартире и не только на кухне, где вроде и должны быть, а они меня как бы дразнили. Когда я на них набрасывался, им как будто по фигу было, они не пытались даже спастись. Странные были и немного страшные. Еще были там собаки бездомные, но они более или менее нормально себя вели, лаяли будь здоров и на меня нападали.

На Петровско-Разумовской тараканов было множество, но менее смелые. Там главная проблема была соседка сверху. Поздно ночью включала музыку и начинала прыгать верх и вниз. Один раз я не выдержал, поднялся и позвонил в дверь. Открыла дверь старая бабушка, вся вспотевшая. Я сконфузился, извинился и ушел, не жалуясь.

На Преображенской Площади было очень вкусно из-за близости рынка, но и смертельно страшно из-за того, что не было фонарей и соседи ненавидели иностранцев. Каждую ночь чья-то сигналиазция во дворе срабатывала, и когда я видел одну из соседок утром (там были одни дамы средних лет), то и дело непременно мне говорили: «Ну, гад, опять твоя американская сигнализация». Я пытался обяснить, что у меня нет машины, но они не хотели слушать. Вообще-то очень сложные там были отношения – фиг поймешь.

В то время я работал в Химках и приходил поздно. Нужно было пройти по темной аллее, и в подъезде свет тоже никогда не работал. А дом был большой, всегда с кем-то столкнешься в темноте. В нашем коридоре четыре квартиры заселены дамами. Одна обшая дверь в наш коридор была на замке. Замок плохо работал, надо было поменять. Я всем говорил, но никто не хотел платить.