Адель Барабаш - Письма русскому буддисту

Но отложим меч в сторону, потому что возник еще один вопрос: эта книга – политический заказ или же служит она другой задаче, другой стороне, другой цели?

Как немец стал гитлеровцем? Переведу на язык мне более понятный – как человек стал убийцей. Почему он оставил перо и скрипку и подменил эти инструменты другим – мечом?

Железные колонны, танковые армии, газовые печи, методичное уничтожение приговоренных наций, мировой порядок, спроектированный на крови – как все это могло родиться в сознании одного из культурнейших народов мировой истории? – спрашивает Лев Александрович. И начинает отвечать на этот вопрос с трагедии 1918 года – унижение Компьенской капитуляции, комплекс неполноценности, навязанной народу, полноценность которого была доказана веками работы и творчества . Но вспоминает и 1914, когда уже промаршировали в касках!

Можно ли навязать народу комплекс неполноценности, если он убежден в том, что он полноценен? Можно ли назвать бездельником, если он знает, что работал?

Скорее всего, начало ответа мы найдем дальше – в той самой мощной силе, ищущей выхода. А потом немца лупили, и потом еще лупили. А за что били? За то, что хотел возвыситься. Важный вопрос, – с какого момента он этого захотел? А именно тогда, когда перестал быть философом, музыкантом, поэтом.

И где в итоге эта мощная, ищущая выхода сила его нашла?

Гитлер пришел к власти законнейшим демократическим путем.

Немец нуждался в нем. Когда Лев Александрович говорил о мысли Льва Гумилева – пришел бы к власти Гитлер ли, Тельман ли – было бы тоже самое: и война была бы, и крови было бы не меньше. Я понимаю, что говорил он о ничтожности личности в истории. Личность в истории – это представитель той безумной силы, того безумного желания народа разрушать, повелевать, возвеличиваться. И как бы народ потом не отмахивался – это его воля, которую он скрывает даже от самого себя. А к власти придет тот, кто сможет воплотить желания и стремления народа, тот, кто выдержит это чудовище. Хотели – извольте получить.

Вернемся к нашему вопросу о задачах книги. Выгодна ли власти эта мысль, которая распространяется не только на немцев, но и на все человечество? Это трагедия не немцев, а всех – и тех, кого лупили; и тех, кто лупил.

Побежденным или победителем ты вышел из драки – это не важно. Что стало с побежденным?

Самым значительным наследием войны , – цитирует Аннинский Феста, – было травмирующее чувство незащищенности и глубоко запрятанный страх перед хаосом любого рода.

Что же произошло с победителем? Ему понравилось побеждать. Мнимое чувство неуязвимости, радость и самодовольство.

Кто победил? Нет здесь победы. И у одной стороны, и у другой последствия разрушительные. И те и другие держат в руках мечи, и те и другие готовы проливать кровь, и те и другие продули, потому что уничтожать, разрушать просто – а вот создавать…

Какому такому политическому сообществу будет удобна эта работа, этот глубокий анализ трагедии одного народа, а вместе с ним и всего человечества? Такого политического сообщества я представить не могу.

Ясность зла и смутность добра. Ясность зла в том, что у нее есть цель и цель эта очевидна.

Добро, напротив, смутно, противоречиво, неясно, часто немотивированно. Но если нет ничего этого, никаких личных мотивов, никаких вообще личных побуждений, а все равно спасали «непонятно почему», вот это как объяснить?

– спрашивает Лев Аннинский, вспоминая немцев, спасателей, которые, рискуя своими жизнями, помогали евреям.

Всегда и везде находились люди, для которых не существовало противоборствующих сторон: они не хотели войны, они не разделяли людей на тех и этих, на наших и ваших, и отсутствие мотивов у добра – это норма. Божественная норма.

Как сказал Аннинский, в мире зеркал даже один светильник дает море света, а уж два…

Они есть, и светят потому, что не могут иначе, как солнце светит и греет, и все тут.

На дне души присягнувшего солдата, безотказного винтика системы, безропотного раба божьего таится что-то, не дающее человечеству окончательно озвереть.

Эта мысль, указывающая на бесчеловечность и мотивированность системы как ясного зла, удобна, выгодна власти, политике и ее представителям?

Книга Аннинского – это та карта мира, на которой разрушительная раздробленность земли – наций, религий, понятий, убеждений – сливается в единое целое – человечество, блуждающее, воюющее, страдающее и рычащее не могу иначе.

Зеркальная проекция автора в диалоге с Амосом Озом:

– Наша культура, говорит Амос – это то, чем обладает, народ Израиля…

– А русская культура, – отвечает Аннинский – это то, чем обладает народ России…

– А наша склонность к протесту против любой несправедливости, – говорит Амос

– Так же как и явная наша склонность к протесту против любой несправедливости, – продолжает проецировать Аннинский, – оказывается и евреи «трехнуты» этой идеей?

Правда, что касается бога, евреи спорят, права качают, а русские хамят – хотя есть ли разница?

– А мы библию читали, – говорит Оз

— Ну и мы-таки ее читали, – отвечает Аннинский

Далее они соглашаются с тем, что для диалога с богом ни синагога, ни церковь не нужны.

Оз заканчивает разговор мечтательно – море света, море идей, море светильников, а Лев Александрович с опасением – не будет ли то море света, заревом пожара, в котором человечество сгорит разом и окончательно?

Интересна эта мысль власти, которая, как всегда, жить планирует долго и богато? Вряд ли. Да и вообще, назовите мне тех, кому эта мысль будет выгодна, если все человечество, все его выдумки устремлены на разделение, на разрыв, на наше и ваше, на свое и чужое, на злое и доброе.

Да бог с ними, в конце концов, с силуэтами прошлого! Кто к кому вломился незваный, кто кому накостылял на Калке или на Куликовом поле, кто сжег Рязань, кто Казань. Нынешние татары – вовсе не те монголы, а нынешние русские уже полтысячи лет, как потомки тех и этих. Братья! Так почему же держатся «химеры» национальных характеров, когда все должно уже перемешаться?

Вольной гулевой силой дышит земля. Ищет человек последней истины, полной, совершенной, неиспорченной. По миру идет за ней, все бросает! Легче полмира пройти, чем в себе отыскать.

Одновременно: горним духом дышат, а лесными тропами плутают – плутуют.

Лишь бы те немногие светильники, но много света дающие не плутовали.

Задача этого труда ясна и мотивирована, но со стороны невыгодной власти, значит противоположной, если уж мы привыкли разделять.

Вот там, где речь идет о главном, не возникает вопроса зачем, для чего все это?

Но когда речь идет о действующей власти, меч мудрости прячется в ножны компромисса. Автор задает вопросы, ответы на которые ему очевидны, точнее отсутствие ответов – ясная, мотивированная немота.