Александр Филиппов - Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)

– Понял, гражданин майор…

– Ну все, топай в хату, – распорядился Самохин и, заглянув в камеру, крикнул вслед: – Как помиловку напишешь – мне отдай. Я посмотрю, подредактирую и пущу по инстанциям!

Майор захлопнул дверь, щелкнул замком и направился в корпусную, чтобы по картотеке ближе познакомиться с обитателями «пресс-хаты».

В тесной прокуренной комнатушке царила белокурая Эльза с неизменной «Примой» в наманикюренных пальцах.

– Доброе утро, – вежливо поздоровался Самохин, – мне бы на карточки двухсотой камеры взглянуть. Хочу подследственному Кречетову замечание за нарушение режима во время прогулки вписать.

– Их перестрелять всех надо, козлов, а не замечания им объявлять, – лениво затягиваясь сигаретой и пуская колечки дыма в закопченный потолок, посоветовала старшая по корпусу. – Берите, вот они, карточки-то, в ящике…

Опасливо протиснувшись мимо пышнотелой дамы, майор отыскал в ящике ячейку под цифрой «200», достал стопку карточек с фотографиями, просмотрел медленно, не сразу узнавая на блеклых, сделанных уже здесь, в изоляторе, тюремным фотографом снимках физиономии обитателей «пресс-хаты». Отыскал и запомнил данные паренька-очкарика: Бушмакин Эдуард Николаевич, 1973 года рождения, привлекается по статье 206, часть первая, подследственный… Так, хулиганство… Повертев в руках карточку Кречетова и заметив, что Эльза отвлеклась, разговаривая с кем-то по телефону, Самохин, так и не написав ничего на обороте, в графе взысканий, сунул карточку в общую стопку и аккуратно уложил на место. Потом, кивнув на прощанье старшей по корпусу, вышел, прикрыл за собой дверь и поспешил на прогулочные дворики. Сослуживцы наверняка хватились запропастившегося куда-то майора, а Самохину вовсе не хотелось под конец срока службы заработать репутацию сачка и ловчилы, уклоняющегося от муторных тюремных обязанностей…

В конце рабочего дня майор выкроил минутку и забежал в штаб. За два месяца службы ему редко удавалось бывать здесь. Сергеев не вызывал, а проявлять инициативу и лезть на глаза начальству Самохин не привык, да и повода не было. Однако в этот раз он все-таки решился заглянуть к начальнику СИЗО, переговорить о том, что творится в «пресс-хате». При этом, для того чтобы не выказать свою заинтересованность в судьбе Кречетова, майор намеревался использовать сведения о притеснении там симпатичного, интеллигентного вида паренька – Бушмакина.

В приемной начальника СИЗО никого не было, и Самохин, застегнув для порядка китель и поправив перед зеркалом фуражку, несмело стукнул по двери костяшками пальцев. Толстый слой дерматиновой обивки приглушил звук, и майор толкнул дверь, несмело заглянув внутрь кабинета:

– Разрешите?

– Входи, Андреич, – поднялся навстречу из-за стола Сергеев. – Что так робко?

– Здравия желаю, – запоздало козырнул майор, неловко махнув ладонью у виска, – думал, вдруг вы, товарищ подполковник, заняты шибко…

– Чем же мне заниматься, как не делами тюремными? – крепко пожимая руку Самохина, сказал Сергеев. – И ты, наверное, по этому же поводу… Проходи, садись.

– Да я в общем-то на минутку, – замялся Самохин, – как бы это поточнее сказать… Проконсультироваться!

– Валяй! – великодушно разрешил подполковник. Самохин снял фуражку, бережно уложил ее на приставной столик и, кашлянув смущенно, заговорил:

– Я, конечно, порядки здешние пока не изучил досконально, ко многому приноравливаться приходится… Колония, зона – это одно, а следственный изолятор – совсем другое. Есть, как говорится, своя специфика. Пока освоишься, разберешься…

– Не финти, – грубовато прервал его Сергеев. – Что ты мне кружева словесные плетешь! Прямо выкладывай, что случилось.

– По поводу «пресс-хаты» я. Там, знаете ли, парнишка есть. Его, как мне стало известно, притесняют сокамерники. Ну мы, режимники, такие дела тоже пресекать должны… А мне говорят, что в дела этой хаты лучше не лезть, там, мол, оперативники всем заправляют…

– А ты вроде сам в «кумовьях» не служил, – помрачнев, криво усмехнулся Сергеев, – что ж удивляешься-то?

– Да ведь смотря как служить, – многозначительно подметил Самохин. – Ежели ЧП какое случится – кто будет отвечать? Ну, к примеру, если в двухсотой камере шакалы лагерные мальчишку замучают? Шуму не оберешься, а главный спрос в любом случае с вас, как с начальника изолятора будет…

Сергеев встал, прошелся по кабинету, взглянул на майора неодобрительно, видимо, хотел сказать что-то резкое да сдержался, опять сел за стол. Выдвинул ящик, пошарил там, бросил на зеленое сукно столешницы пачку сигарет «Стюардесса», буркнул хмуро:

– Закуривай…

Самохин, который терпеть не мог болгарских сигарет – кашлял от них не переставая, надсадно, – тем не менее потянулся к пачке. Сергеев чиркнул зажигалкой, ткнул огонек Самохину, прикурил сам. Потом вдруг потер виски, сказал горько:

– Ну, не мое это дело, Андреич, тюрьмой руководить! Никак я к мерзости здешней привыкнуть не могу. К дубинкам этим вашим, «пресс-хатам»… И за каким чертом на должность такую поганую согласился?

Самохин вздохнул сочувственно, поинтересовался:

– А раньше-то где служили?

– Начальником спецкомендатуры. У меня, майор, лучшая в области, а может быть и в стране, спецкомендатура была! Зэки-«химики» все как на подбор – мужики серьезные. Представляешь? Водителем персональной машины моей директор мясокомбината работал! Бывший, конечно. Мы, между прочим, с ним и сейчас дружим, на охоту да на рыбалку ездим, семьями встречаемся. Он теперь автобазой заведует. Вот ведь – человек! А здесь – что зэки, что сотрудники – зверье, того и гляди перережут или палками позабивают друг друга!

Самохин понимал, что начальник изолятора за те дни, которые они не встречались, спекся, раскис, и работать ему остается недолго. Удивляться этому не приходилось. По статистике руководители СИЗО менялись почти ежегодно. Редко кому из них удавалось перевалить этот срок. Снимали тюремное начальство за допущенные чрезвычайные происшествия, побеги, или сами они, поняв, куда попали, уходили, не боясь понижения, на другую работу…

– Уж как меня сюда уговаривали, как обхаживали! – высказывал давно накипевшее Сергеев. – Полковничье звание сулили! Да отсюда дай бог майором вырваться!

Самохин молчал, слушал Сергеева и жалел его. Он уже не раз замечал, что такие вот красивые, породистые, гренадерского роста мужики оказываются часто на поверку слабыми и не в меру чувствительными. Но мог ли он осуждать за это Сергеева? За то, что человек так и не втянулся в жестокое тюремное ремесло, не уподобился ему, Самохину, который теперь и сам уж не знает, в кого превратился, проведя три десятка лет за колючей проволокой…