Александр Малашкин - Глас Времени

Кельнер выходит в переулок. На нем рубашка, брюки и смешной фартук.

– Эгон, старина Эгон! Не вынуждай просить дважды. Ты вылакал назначенную дозу спиртного, ползи-ка домой, пока ненароком чьи-нибудь кулаки не настигли твоего лица.

– Меня?! Да я сам кого хошь… – Пьяница поворачивается спиной и не спеша ковыляет прочь. Затихающим эхом в переулке звучат отголоски икоты.

– Есть люди, которые просто не умеют пить, – подытоживает кельнер, засовывая руки в карманы. – Надеюсь, ты не из таких? Если нет, заходи. Я скоро закрываюсь, но ты еще успеешь.

– У меня нет денег… – мрачно отзывается Иосиф. Он собирается поскорее свалить из переулка, где создалось столько шуму.

Кельнер поднимает брови.

– Да постой же! Ты ведь не поляк. Я слышал. Ты говорил на русском.

– Я русский. И очень жалею, что попал в Германию.

– Попасть ты сюда мог, только спасаясь от чего-то. Верно? Ты не первый и не последний эмигрант, ищущий защиты от большевиков. Но проблема в том, что здесь ничем не лучше. Счастье на земле сегодня можно найти только в Америке.

– Всё намного сложнее.

– Пошли-ка внутрь. Угощу пивом, а может, чем покрепче. Нельзя тебе здесь шататься.

Лабберт утопает в широком кресле. Теплым светом сияют хрустальные люстры. В огромных зеркалах играют преломлённые лучики света. Крутится пластинка с музыкой Вагнера. Слуги заняты сервировкой столовых приборов и подношением блюд. Повсюду снуют важные персоны. Только что серой мышью прошмыгнул Геббельс. Лабберт удивляется, как этот человек вообще может передвигаться – хромота ужасная.

Гитлер не появляется. Хорст из общения с другими помощниками выяснил, что он в эту минуту проводит совещание с командованием.

Под звон тарелок Лабберту вспоминается фрагмент документального фильма. Вроде это случилось 20 июля 1944 года. На Гитлера было совершено, пожалуй, самое дерзкое и почти удавшееся покушение. Лабберт не может вспомнить имя предателя, пронесшего бомбу. Фюрер тогда выбежал из разрушенного здания в оборванных штанах, и рукава его мундира полыхали огнем.

«И как мне ему об этом рассказывать? – думает Лабберт. – Пускай сам посмотрит. Я включу то устройство, передающее краски и звуки»

Портфельчик стоит на коленках. Остановив на нем взгляд, Лабберт улыбается.

«Бомбы у меня нет. Но если запустить дизель-генератор и активировать «объект», мощности хватит, чтобы перекинуть присутствующих в другое время»

Мысли пугают. Здесь он в более крепком плену предрассудков, чем в своем мюнхенском кабинете.

Верный Хорст не смеет присесть. Он нарочно держится в поле зрения Лабберта, чтобы в случае необходимости оказаться полезным.

Поначалу Лабберт не понимает, отчего, в общем-то, приятная музыка в какой-то момент начинает звучать так противно. В голове вместо мозга словно подвесили колокол, преобразовывающий обычные ноты в нестерпимое дребезжание. Подкатывает тошнота. Содержимое желудка готово вылиться прямо на роскошный ковер. Хорст замечает неладное, и уже на полпути через залу.

– Бери портфель, беги за мной! – приказывает Лабберт. – Меня сейчас стошнит.

В коридоре беседуют люди, собравшиеся в кучки. Большинство офицеров, но присутствуют также и дамы. Лабберт беспардонно задевает их, прорываясь к уборной. Хорст держится позади, сыпля бесконечными извинениями.

На входе в туалет Лабберт лицом к лицу встречается с высокопоставленным чиновником. Нужно бы отдать салют, поприветствовать, но Лабберт грубо отталкивает человека в коричневом и, ступив на кафельный пол, не в силах больше сдерживаться, блюет как дракон. На лице чиновника брезгливая мина. Хорст вежливо выталкивает его за дверь и следит, чтобы никто не зашел.

Процесс исторжения странной на вид субстанции прекращается моментально. Через минуту Лабберт моет под краном руки, обтирая платочком серо-зеленую форму.

– Что за черт, Хорст?

– Наверное, что-то съели.

– Хорст, не поверишь: я сутки ничего не жру! Да и посмотри, разве это похоже на переработанную пищу? Кстати, за минуту до этого у меня резко обострилось восприятие. Музыка стала нестерпимой, люди замелькали каруселью. Всякое бывало, но такое впервые.

Хорст чешет подбородок.

«Теперь ясно как день: я болен! – Мысленное заключение щемит сердце. – Это точно как-то связано с перемещением во времени. Только не пойму, как? Стало быть, прыжки ускорили во мне развитие чего-то недоброго»

Все ждут Гитлера. В связи с военной обстановкой, касающейся завоевания Польши, на совещании проигрываются стратегические варианты.

Который час за окнами хлещет проливной.

Темнеет. Со двора рейхсканцелярии уносятся черные автомобили. Это генералы, получившие напутствие, выдвигаются на завоевание Европы.

Вечер за столом с руководящей элитой Третьего рейха и Адольфом Гитлером проходит именно так, как он должен проходить. По крайней мере, так полагает Лабберт. Ему впервые приходится ужинать в таком тесном кругу высших руководителей. Волноваться, на какую тему вести беседу, никому из гостей не приходится. Гитлер ест мало и изрекает свои бесконечные монологи. Геббельс активно поддерживает, и когда Адольф принимается за пережевывание фасоли, ловко подхватывает слова и продолжает мысль. Гесс восседает, нахмурив черные брови, и рта не раскрывает. Кажется, он пребывает в другой реальности. Среди остальных гостей их с Лаббертом поведение сейчас идентично: оба печальны и отрешены, оба, ковыряя вилкой, делают вид, что едят. Вот только мысли их диаметрально противоположны. Один думает, как бы в очередной раз не блевануть, теперь уже на стол диктатора. Второй размышляет о поездке в Антарктиду, которая завершилась месяцем ранее. Гесс лично устанавливал контакт с тамошними обитателями. Обитателями! После очередной секретной экспедиции в 1938 году, Обитатели затребовали представителя власти. Гитлер распорядился отправить к ним свою «правую руку». Спустя полгода, Гесс прибыл другим человеком. Там, в условиях льда и холода, он повстречал такое, от чего легонечко тронулся.

Лабберт поднимает глаза и буравит взглядом сидящего напротив Гесса. В его ночной фильмотеке был еще один документальный фильм. О том, как в 1941 году заместитель фюрера по партии, лучший друг Гитлера, заберется в самолет и улетит в Англию. Официально этот поступок будет прокомментирован как сумасшествие.

«Сумасшествие!» – осеняет Лабберта.

Трапеза подходит к концу. Гитлер встает, прощается и через секунду его спина исчезает за дверью. Стол пустеет. Кого-то на улице уже поджидает служебная машина, кто-то решает задержаться на десерт. Возле Геббельса собираются люди и внимательно слушают – своим мелодичным голосом он о чем-то рассказывает.