Платон Беседин - Учитель. Том 1. Роман перемен

Круглые часы тикали на чистой белой стене, казалось, не тронутой даже пылью. Люди решали задачи, чертили графики, а я, видимо, по обыкновению дожидался момента, когда панически сведет яйца, и тогда суетливо, впопыхах начну разбираться с экзаменационными трудностями. Неотвратимость рождала стресс, и он активизировал. Казалось, что на пределе думается иначе – яснее, острее, четче, быстрее.

Но не на этот раз. С задачами из МГУ не помогли бы, если бы вообще не грохнули сердце, справиться и десять стрессов. Другой уровень. В каштановской школе, на подготовительных курсах я был одним из лучших, часто насмехавшимся над теми, кто был не в силах разобраться с элементарными вещами. И вот на экзамене по математике в МГУ я сам оказался на их месте. Встал в загон для неудачников. И та девушка с лицом сонного барсука, и этот парень в надпупочном галстуке, наверное, похохатывают надо мной.

– Приперлось сельское дурачье…

– Ты глянь, как он одет!

– Навоз на ботинках…

– Фу!

Крыть было бы нечем. Внешность моя не являлась сильным аргументом в спорах, и давить интеллектуально я не мог: задачи не решались, а в данный момент только они и оставались реальным мерилом умственных способностей. Никаких оправданий, никакой софистики – все просто: задача перед тобой – решай.

Еще недавно мне было плевать на происходящее, но теперь я волновался, паниковал даже. То ли от того, что безосновательно оказался слишком высокого мнения о себе, то ли от постепенного удаления возможности быть в МГУ. Другой уровень, другой город. Может быть, поездка в Москву. Идеальная возможность убраться из Каштан.

И машущая белым платочком «поездка в Москву» сподвигла меня на самое отвратительное из всех занятий – коммуникацию (словом «общение» это боязливое, переходящее в агрессивно-настойчивое, поведение, не назовешь).

Я обратился сначала к мятому соседу слева. Затем – к взбудораженной соседке, сидящей на задней парте. Наверное, действительно что-то было в выражении моего лица – жалкое, обреченное (то, что заставило Эльвину оправдывать Раду), – раз незнакомые люди делились информацией, которая могла бы помочь мне обставить их. Я развил столь бурную деятельность, что, не задумываясь, обратился и к милой девушке Насте. Она посмотрела заинтересованно, мило – она все, абсолютно все делала мило! – приподняв тоненькие, аккуратные брови:

– Мы, кажется, знакомы?

Я быстро рассказал ей о встрече на площади Нахимова. Она помнила, она улыбалась. И похоже, вообще была из тех, кто ходит в туалет бабочками.

– Сложные задачи, – выдавил я.

Преподаватель, – или кто он там? – присматривающий за ходом экзамена, прикрикнул на нас извечным учительским: «Тише! Не вертитесь!» – но контакт уже был установлен. «Контакт с внеземными цивилизациями», как любили писать в газетах, которые иногда удавалось приобрести: «Тайны прошлого», «Совершенно секретно». И в нашем случае это был действительно контакт инопланетян, потому что мужчины и женщины с разных планет, это понятно, но такие мужчины, как я, и женщины, как Настя Омельяненко, похоже, вообще из разных галактик. И то, что она, милая девушка Настя, улыбнувшись, сделала дальше, передав мне листы с решениями, стало матпомощью галактикам третьего (или тридцать шестого) мира.

У меня, наверное, имелись все предпосылки, чтобы проводить ее после экзамена до остановки, но я как всегда, засмущавшись, зардевшись, испугался – видимо, моя коммуникабельность проявлялась лишь при наличии четкой цели, – сделав вид, что еще решать, еще дописывать, хотя преподаватель – или кто он там? – уже подгонял нас сдавать экзаменационные листы. Милая Настя улыбнулась, шепнула «удачи» и ушла.

А я вместо разборок с задачами пытался сообразить, что же делает ее настолько милой, и наконец, не найдя адекватного объяснения, постарался думать, что фокус в милых ямочках на ее щечках. Они – а ну, не выпендривайся, считай так, как решил, – они делают ее милой. Той, к которой я подойду завтра. Той, которая будет лучше Рады. А главное – той, с которой я буду лучше себя прежнего.

Но утром Настя стала другой. Ямочки на щеках пропали. Она не улыбалась. Сидела в холле на деревянном парапете. Отстраненно смотрела в сторону. Вертела в руках бутылку оболоневской колы.

Рядом с ней маячили другие абитуриенты, молчаливые, собранные. Но большая часть толпилась у стенда посреди холла. Обсуждали, спорили, кто-то матерился. Смешно, как-то по-детски, матерился.

На стенде вывесили листы с результатами за первый экзамен. Они ползли бездушными матричными столбцами: ФИО и напротив оценка. Я, дождавшись, когда несколько человек отойдут в сторону, протиснулся вперед и хотел найти себя. Но тут же запутался, потому что списки были не по алфавиту, как в севастопольском вузе. Здесь разбивка шла по оценкам: четверке, тройке, двойке. Я, дернувшись, начал искать себя среди троечников. Не нашел. Не было меня и в двоечниках. Тогда неуверенно, пугливо, как девочка-сирота, я поднял глаза и увидел, что тех, кто сдал на четверку, всего трое и моя фамилия значится первой.

Не веря, я даже оттолкнул лохматого кучерявого парня, чтобы продвинуться к стенду вплотную. Провел пальцем по бумаге, прочерчивая линию от первой буквы «Б» в фамилии до невообразимой «4» в конце строки.

– А, так вот они какие – хорошисты, – пробубнил кто-то, а другой голос добавил:

– Как это им так, а?

Я и сам не понимал «как это мне так». Долго стоял, рассматривал чудотворный стенд, пока меня не оттолкнули. И тогда я вновь обратил внимание на переставшую быть милой девушку.

– Привет.

– А, – она подняла глаза, сминая бутылку, – привет. Ну как первый экзамен?

Спрашивала она волнительно, нервно. И я сначала решил, что это вызвано ее оценкой, но после сообразил, что Настя переживает за меня. И я решил обрадовать:

– Четверка!

Она улыбнулась так, что ямочки на щечках вновь появились. И показался румянец. Но буквально через миг лицо ее вдруг посерело, сморщилось, в нем промелькнула злоба. Наверное, не будь она все время такой милой, не было бы столь резкой перемены, но тут контраст между нею прежней и нею настоящей оказался чудовищен.

– Четверка? – переспросила она. Я кивнул уже не слишком оптимистично:

– А у тебя?

– У меня? – В глазах ее промелькнула злоба. – У меня? А ты как думаешь?

Она встала, расправила плечи, размяла запястья. Четверки у нее быть не могло. В списках значилось всего трое «хорошистов», и среди них не одной женской фамилии.

– Три?

Бывшая когда-то милой девушка хмыкнула и пинком загнала бутылку под парапет, развернулась, уходя прочь. Но вдруг остановилась, взглянула на меня:

– А у тебя, правда, четверка?

– Да, но…