Валентин Бадрак - Чистилище. Книга 2. Тысяча звуков тишины (Sattva)

В перерывах между боевыми выходами я мало пил и практически не пробовал наркоты. Вовсе не из-за внутренней стойкости. Просто я был одержим созданием и шлифовкой образа великого воина, столь невозмутимого к чужой смерти, сколь стойкого и к своей собственной. Я безудержно занимался телом и духом, несмотря на убийственный зной и сухой, разряженный воздух. Работа со штангой и гантелями расширила комплексы привычных упражнений с собственным весом, дополнила растяжки и прыжки. У этих занятий была еще одна функция – они позволяли не сойти с ума. Они придавали смысл существованию между двумя мирами, ведь мы там, в Афгане, и вправду зависли между жизнью и смертью. Среди энтузиастов были и офицеры, и в лагере я сдружился с одним капитаном, участником захвата объекта «Дуб», то есть штурма дворца Амина в составе группы спецназа «Гром». Думаю, мне послало его провидение, да и я был для него как для воина небезынтересен. Много часов мы отрабатывали различные приемы и удары, и он заставил меня навсегда отказаться от красивых ударов, ярких размахов, амплитудных движений разящих конечностей. В нем присутствовало что-то кошачье, и в борьбе он был яростный и неуловимо ловкий, как факир. Он научил меня коротким и незаметным тычкам в болевые точки человеческого тела, умопомрачительным по эффекту, концентрированным ударам открытой ладонью, локтями, коленями, головой. Отныне каждая часть тела могла служить отменным, тщательно выверенным оружием, особенно если употреблялась для поражения жизненно важных органов.

Однажды я продвигался по крутому склону между скал первым, осторожно нащупывая едва видимую тропу, скорее угадывая ее тихой поступью мягких кроссовок, в каких мы ходили в горы на боевые выходы. Я почти слился со скальной местностью, скользя змеей, но, в отличие от пресмыкающегося, научился не шуршать, не издавать ни звука. Ибо от того, насколько тихо я передвигался, насколько беззвучно умел глотать сухой, раскаленный воздух и так же размеренно его выдыхать, зависела моя жизнь.

Метрах в шести-восьми позади меня, то пропадая из виду за складками местности этой вечно унылой горной пустыни, то появляясь снова, так же ловко двигался Леша Магистров, спортсмен-альпинист из Нальчика. На всякий случай у него были припасены кое-какие приспособления для прохождения особо сложных скальных участков, да и в свободном лазании по отвесам ему не было равных. За Лешей, с трудом поспевая, но так же полностью подчиняясь безмолвию гор, двигались остальные из нашей пятерки разведотделения.

Так добрался я до небольшой скальной полочки, которую, чтобы двигаться дальше, надо было обогнуть. Сверху балконами нависали глыбы, а за выступом, вероятно, находилось продолжение горной тропы. Уже был виден кусочек дороги внизу, и я угадывал, где за ее беспорядочным изгибом притаились грязно-зеленые машины колонны, проход которой мы должны были прикрыть. «Еще чуть-чуть, – думал я, – минут двадцать-двадцать пять ходу и можно будет, заняв рубежи прикрытия, передать по радиостанции: путь для всего разведбата свободен». Обычная, ординарная задача, которую мне уже несколько раз приходилось выполнять.

Скользящими приставными движениями ног я нырнул за скалу и вдруг обомлел: прямо перед собой, буквально в двух метрах, я увидел глаза человека. Это удивительно, потому что именно глаза были первым, что зафиксировало и сфотографировало мое сознание. Черные, как маслины, злые, будто начиненные готовым брызнуть и прожечь все напалмом, они впились в меня. И я прочитал в них решимость свыкшегося с судьбой убийцы, то бесстрашие, с которым живут обитатели этой горной страны, отрешенные в своей удали люди, знающие свою единственную функцию – воина. В этих глазах горел холодный дьявольский огонь смерти. В них была ужасающая, жуткая бездна. Все остальное было обрамлением глаз: сереющая и расплывающаяся повязка вокруг головы, черная стриженая борода, автомат, свисающий с плеча стволом вниз, который он поддерживал правой рукой за цевье. Сомнений не было: то был передовой воин афганского отряда, точно так же двигавшегося на ощупь с совершенно противоположной целью – нанести удар по колонне. Агентура работала отменно, но, конечно, в те несколько долей секунды, когда наши глаза встретились, мы ни о чем не думали. То были астрономически точные мгновения, в которых одним загадочным маревом мелькнет вся жизнь и затем появится отчетливая жирная линия между жизнью и смертью, вернее, жизнь становится против смерти. Смерть из тяжелого тягучего взгляда афганца смотрела на меня неотступно, завораживая и усыпляя.

Так случается в жизни только раз, как главное испытание, тест, устроенный Великим Зодчим для собственного развлечения. Потому что кто-то один из двоих точно обречен умереть. И опять, как во множестве случаев встречи со смертью, время словно остановилось и потекло медленно-медленно, чеканя каждую секунду, выделяя из общего хаоса каждое мгновение. Меня охватил шок страха, беспредельности, сковавшей все мои члены. Все так же тяжело вперившись мне в глаза и как будто силой воли не отпуская моего взгляда, он начал вдруг медленно поднимать ствол своего автомата на меня. В это мгновение меня тряхнуло током, словно кто-то извне пробудил меня от гипнотического воздействия. Я ничего не соображал и ничего не рассчитывал; все произошло автоматически. Это было мгновение торжества жизни над смертью, триумфа моей жизни, победившей за счет чужой. Как пружина, моя правая нога была выброшена вперед, коротким выпадом достав до его надкостницы – болезненного места между подъемом ноги и коленом. От неожиданного удара воин подался телом вперед, не отпуская автомата, и я на долю секунды с ужасом ощутил нацеленную на меня черную и узкую, всего в 7,62 миллиметра, дыру смерти. Ему оставалось лишь дотянуться до спускового крючка, сбив по пути большим пальцем флажок предохранителя, – его автомат был предусмотрительно взведен. Но когда корпус афганца, как расшатанная колонна, приблизился ко мне, я успел нанести ему такой же короткий и вполне меткий удар открытой ладонью в лоб, ближе к переносице. Его большая продолговатая, как у большинства арабов, голова запрокинулась назад. Но он не упал, а лишь потерял на мгновение контроль над своим телом, не выпустил, напротив, только сильнее инстинктивно сжал астенической рукой с длинными пальцами автомат, теперь уже закрыв ладонью флажок предохранителя.

Мой второй удар, опять открытой ладонью, в слегка запрокинутый, усеянный черной порослью острый подбородок моего врага оказался куда успешнее: он пригвоздил его головой к скальному выступу. Мгновения мне хватило, чтобы сорвать АКС с плеча и металлическим прикладом с размаху размозжить ему голову. Я не помню, сколько я нанес ударов, – я был ошалевшим, потерявшим голову, отключенным от внешнего мира бестелесным существом.