Валентин Бадрак - Чистилище. Книга 2. Тысяча звуков тишины (Sattva)

– Шура, ложись! – услышал я истошный крик Леши сзади себя. Я упал прямо на своего врага, ибо больше некуда было падать. Резкий запах немытого мужского тела ударил мне в ноздри. Из-за специфической одежды и чего-то сугубо национального, непривычных благовоний, этот запах обладал особенной силой; он доминировал, даже смешавшись с запахами пороха, оружейного масла и уже наползшей на бездыханное тело смерти. От ужаса я оцепенел и чуть не вскочил. И, верно, сделал бы это, если бы длинная очередь не обрушилась на скалу всего в полуметре от меня. Я понял, что нахожусь как бы в мертвой зоне, недосягаемой до автоматического оружия врага, но лежать на трупе убиенного своими же руками человека, видя всего в нескольких сантиметрах его нижнюю часть лица землистого цвета и мною размозженный череп, становилось поистине невыносимо. Один его глаз, выпученный, пугающий мертвенным отблеском, с укором глядел на меня из кроваво-болотного месива; на месте другого зияла развороченная глазница. Мозг отказывался воспринимать, что еще полминуты тому он жил, двигался, может быть, думал о любимой женщине или своем ребенке, и вот уже сейчас он превратился в кусок раскисшего мяса. А если его оставить тут, на склоне, то через несколько дней он разложится, станет источающей зловоние падалью, кормом для птиц и червей. «А вдруг он еще жив?!» – эта простая мысль обожгла меня, будто я лежал не на человеке, а на раскаленной печи. С неимоверным усилием я пытался справиться с дыханием, но сердце бешено клокотало, ударяя барабанной дробью по внутренним поверхностям моего тела, как будто жило отдельно от меня и намеревалось выпрыгнуть. Если бы не прямая угроза жизни, я, наверное, сошел бы с ума… Я быстро передернул затвор автомата. Затем снова послышалась разрывающая дремучий сон горной цепи долгая автоматная очередь. И вслед за ней падающие на меня сверху увесистые кусочки горной породы. Движимый все тем же неугасимым желанием жить, я огрызнулся в ответ пущенной наугад, короткой очередью, по звуку более мягкой и даже элегантной в сравнении с тяжеловесным рокотом АКМа. Если, конечно, автомат вообще может претендовать на изящество.

Затем я начал отползать назад, перелезая через тело забитого мною чужака. Потом, схватив ртом глоток горячего воздуха, я ринулся навстречу очередному испытанию смертью и уже в следующее мгновение оказался в надежном укрытии. Только после этого я взглянул на свои руки: они были в сухой грязной пыли и ссадинах. “Я… я убил его, неужели… это так просто?!”»

Лантаров машинально смахнул со лба капли выступившего пота – у него было ощущение человека, случайно глотнувшего уксуса вместо воды. Этот стерильный, порой незадачливый дикарь – простая производная чумного мира войны! И как теперь верить его ментальным деликатесам, если сам он лишь плод греховного падения?! А вдруг его нынешняя кроткая натура лишь тонкая оболочка чудовищного неприкаянного убийцы? Что если он просто рисуется? Играет временную роль покаявшегося преступника, и в какой-то момент благостное покрытие лопнет и наружу выползет безжалостный хищник? Лантаров стал читать дальше.

«Вылазок, отчаянных и безрассудных, на той войне мы делали предостаточно. Но большей частью мы пользовались автоматическим оружием, поражая им противника на расстоянии. Совсем другое ощущение, когда убиваешь сам, своими руками…

Трем ротам был дан приказ пробиться к крепости Тагаб, где большая группа талибов заперла десяток советников и два отряда спецназа. Нам в деталях разъяснили, что, взяв под контроль окрестности с одной-единственной дорогой вдоль ущелья Нижраб, засевшие в горных дзотах враги не подпускают вертолеты и без труда громят из гранатометов подходящие бронированные колонны. Если ничего не предпринять, через несколько дней они достанут из крепости осажденных и будут живьем резать на части. Командиру группы афганские военные пообещали орден Солнца и Свободы, но, конечно, дело вовсе не в наградах. Избежать бы свинцового гроба, и то ладно… Предстояло ночью пройти пятьдесят километров по ущелью внушительной колонной из танков и бронетранспортеров. Незаметно это сделать попросту невозможно: впереди, беспардонно гремя на всю эту горную страну, двигался специально оборудованный для поддевания мин и скидывания больших валунов танк.

И все-таки для противника этот ход действительно стал совершенной неожиданностью – решиться на подобное сумасшествие могли только советские десантники и спецназ. Мы прошли добрую половину пути, когда по колонне начали бить наугад минометы и крупнокалиберные пулеметы ДШК. С колонны отвечали только снайперы, пуская смертоносные куски обозленного железа навстречу вспышкам. И я радовался, как заигравшийся ребенок, когда вражеские точки обнулялись. Гораздо хуже стало, когда вдали показались огни крепости и духи сами пошли на рискованные, отчаянные шаги. Колонна схлестнулась с отрядом гранатометчиков, вынужденных стрелять на звук движущихся машин. Именно тут я впервые увидел, как выглядит человек с оторванной головой – в двух метрах от меня молодому лейтенанту запросто снесло голову, и бездыханное тело повалилось, оставшись на броне рядом с ошалевшими живыми бойцами. Когда очередная вспышка огненного света вырвала нас из тьмы мертвенного ущелья, мы разом, объятые ужасом, повернули головы туда, где был взводный: тело подпрыгивало на кочках, как живое, а на месте головы на броне у люка устрашающе расплылась лужа крови. Мне в этот момент пришла в голову сумасбродная мысль, что офицер не погиб, а просто спрятал голову под люк, решив заглянуть внутрь боевой машины.

Перед крепостью стало светать, и возник риск, что колонну просто-напросто расстреляют в упор. Командир решился на последнюю дерзость – по радиостанции вызвал огонь реактивных установок залпового огня фактически на свою координату. Стокилограммовые снаряды «Градов», кажется, доставали до основания гор, а может, отдавались и в самом сердце шокированной планеты. Говорят, сила удара в точке приземления достигает четырех тонн. Не возьмусь судить о цифрах, но после адского нашествия артиллерии, вида окровавленных кусков человеческих тел, летающих валунов, полностью обугленных трупов оставшиеся в живых попросту одеревенели, оглохли и отупели. В таком состоянии человек перестает быть человеком в нормальном понимании этого слова; он превращается в странное зомбированное существо, передвигающееся в сомнамбулическом полусне, выполняющее любые, даже самые безрассудные приказы.

Укрывшиеся в крепости были спасены, но этим хождение на другой берег Стикса для нас не завершилось. Командир решил развить успех, отправив небольшую группу спецназа еще глубже во вражеский тыл по ущелью. Чтобы навести штурмовики на главные силы противника, которые осаждали гидроэлектростанцию Суруби, угрожая оставить Кабул без электроэнергии. Наше состояние можно назвать холодным, отрешенным бешенством, потому что, вступив несколько раз в рукопашную с дозорными группами духов, мы бестрепетно вырезали их ножами. Вот где возникла грань между озлоблением и полной бесчувственностью. Я перестал удивляться тому, как легко армейский штык-нож входит в тело, как откидывается голова при разрыве артерии и брызги летят фонтаном во все стороны. Все сознание основательно притупилось, как будто кто-то долго и монотонно бил голове деревянной киянкой. Взамен обострились другие органы чувств: нюх стал, как у собаки-ищейки, походка приобрела кошачью легкость, орлиный глаз мог высмотреть врага в складках гор, а на наших лицах все чаще возникал звериный оскал. Мы успешно навели «грачей», как ласково называли у нас самолеты Су-25, на цель. За эту операцию я получил Красную Звезду, а этот поход я запомнил на всю жизнь. Люди, все без исключения, превратились для меня в тушки, туловища.