Константин Кропоткин - Сожители. Опыт кокетливого детектива

Манечка. Моя коллега Манечка. Та самая Манечка, женщина-катастрофа.

Вы представляете?

У бабы – немолодой, некрасивой, не сильно богатой – появляется любовник.

Любовник.

С большой прекрасной буквы. Который любит ее наотмашь, на разрыв души, который красив, как бог, богат, как крез, умен, как неподдельный выпускник Кембриджа. Но главное – влюблен. Он хочет ее – немолодую, некрасивую, не сильно богатую – замуж. Он мечтает прожить с ней всю жизнь. Стать мужем ей, дуре, а не любовником, какой бы большой ни была его передняя буква.

Нет, не забыть мне никогда, как сидел он рядом со мной в метро, как говорил о своей любви к Манечке, этой странной толстухе, любительнице пения в неподходящее время, орания, где попало, скандалов по любому поводу. Он полюбил ее, а она в ответ что?

А что она?

Дура. Взяла и наставила принцу рога. И, словно желая уязвить побольней, нашла такого, который уступает по всем статьям – облезлого сморчка, главное достоинство которого – непосредственность.

Я был так ошарашен, что забыл подумать, что, собственно, толстуха делает в моей квартире?

Как? Как ты могла?! – спросил я глазами толстуху.

Не сейчас – также глазами ответила мне она.

– М-да, – только и смог вымолвить Кирыч, ошарашенный не менее моего.

– Кирыч, дорогой, – сказал я, – Может, у нас хотя бы водка есть?

Интересно бывает: произносят люди слова, и, слушая их, можно даже вообразить, что брызжет, искрится и переливается самое веселое веселье.

Ан-нет.

На словах веселятся, а одновременно темной водой – невысказанным – течет себе большая река.

– Ты уже сказала нашему гостю о своем недуге? – спросил я Манечку, чувствуя себя в нашей блестящей кухне, как в морге.

Голенищев закашлялся. Задергался блестящий нос.

– О котором? – спросила Манечка. Она запихивала в себя сочные, как солнце, куски омлета.

– Что ты нимфоманка-девственница.

– Это как же? – озадачился Кирыч.

– Нет еще, не сказала, – ответила толстуха, не поведя и бровью.

– Вы ее извините, – я обратился к Голенищеву, – Манечка – девица очень скромная, даром, что жрет, как паровоз.

– А еще я гудю, – с набитым ртом подтвердила та.

– Она гудит, да. Она так гудит, что хоть святых выноси. Особенно если трахается. А трахается она часто, потому что нимфоманка.

– Ну, я вообще-то, и на нимфу согласна.

– Нет, уж, прости. Ты – нимфоманка-девственница, – я попивал свой чай, говорил меланхолично, почти мечтательно, и голос был глубок, как всегда у меня бывает, когда находит, наваливается на меня вдохновение, – Спишь с первым встречным-поперечным, а душа у тебя чистая. Нежная у нее душа, вы понимаете? – я посмотрел на недотепу, которого толстуха назначила любовником. Любовником с простой, прописной буквы.

Голенищев заелозил на своей табуретке.

– Нельзя ей туда, в душу плевать, – продолжил я, – потому что при всем своем блядском поведении, душа ее – настоящий цветок. Если б до революции жила, то звалась бы ее душа «розаном», а по нынешним временам, – я сделал ленивую паузу, – пусть будет орхидея.

– Ага, я – очень феноменальная женщина, – сказала Манечка, – Странно даже, что еще никто не пожертвовал мне миллион долларов.

– Лучше евро, – сказал Кирыч.

– Да, ей, по совести говоря, и миллиона рублей достаточно, – сказал я.

– Слушай-ка, Голенищев, – сказала Манечка, – Ты бы пожертвовал мне миллион?

– У меня нет миллиона….

– Манечка, – взвыл я, – Ты посмотри на этого фрайера?! У него нет даже миллиона. Какой-то кошмар. А вы представьте, что у вас есть миллион, господин Голенищев. Вы бы пожертвовали его такой феромономенальной женщине, как Маня?

– Не знаю, – неуверенно прознес Голенищев и торопливо добавил, – Я не в том смысле, что вы…, что ты….

– Молодец, – сказала толстуха, – Хоть не врешь. Если бы у меня был миллион, хрен я бы его кому отдала. Даже такому классному ебарю, как ты.

Голенищев порозовел:

– Не деньгах счастье.

– Ты точно не миллионер? – спросила Манечка.

– Ну, да, – неуверенно ответил он.

– Тогда не болтай чепухи. Вот, будет у тебя много денег, тогда и станешь говорить, что не в них счастье.

– Да, дорогая нимфоманка-девственница, вы совершенно правы, – сказал я, – Только бывают же и чудеса. У меня есть подруга одна. У нее есть лавер. Точнее, был. Красивый, просто страсть.

Не надо, – посмотрела на меня Манечка.

«Не начинай», – говорила мне она без слов.

– Ну, хорошо, – сдался я, – У меня есть один друг, а у него есть любовник. Я из мужеложцев, если вы, господин Голенищев, еще не догадались. И он, кстати, тоже, – я указал на Кирыча.

Кирыч страдальчески закряхтел. Такие ремарки были не в его вкусе.

– Так вот, у любовника моего друга просто скопище достоинств, аж глядеть на него страшно.

– Вот именно, – сказала Манечка.

– Казалось бы, идеальный парень. Просто хоть прямиком в грошовый роман с мужскими пятками на обложке. И что вы думаете?

– Мы ничего не думаем, нам пора уже, – Манечка расправилась с испанским омлетом, встала, вытерла руки о свой черно-синий сарафан. Вскочил и Голенищев.

– А мой друг, он скотина, если кто еще не догадался, – настойчиво втолковывал я, тоже вставая, – вместо того, чтобы схватиться за принца, зажить с ним в счастьи и любви, коктейли жрать, пока цирроз печени не наступит – вместо всего этого, он, блядина, взял его и бросил.

– Не понимаю вас, – вежливо сказал Голенищев, отступая.

– Всякое бывает. Может быть, они просто друзья были, а ты не понял, – Манечка пошла к двери.

– А ведь такой красивый парень-то, – не отставал я, – умный, добрый, честный.

– Каждому свое, – Манечка почти рявкнула, – Кому одно, а кому другое.

В прихожей они споро натянули обувь.

– Жаль, не напились до свинячьего визга, – сказал я.

– Ничего, – сказала Манечка, – в другой раз как-нибудь. Голенищев, скажи, у вас в депо праздников не намечается? У меня платье есть. С титьками. Выгулять хочу.

– Будет праздник, – сказал он неожиданно твердо, – Если надо – будет.

– Ты ж моя умница, – пропела Манечка, – А-ах! Какая умница! – так и ушли.

– Ах, в депо! – уже закрыв дверь, запоздало воскликнул я.

Сошлись, наконец, в этой лав-стори крючки и петельки.

Завалящего Голенищева, человека-снусмумрика, феерическая толстуха подцепила в депо. Пошла искать приятелю любовника, там и подцепила. В отделе кадров, если я не ошибаюсь….

Там и закадрила. Дописывать историю я стал уже в уме.

«…Взяв под руку, она вела его дворами и подворотнями. У травы на газонах был нерешительный вид – местами она блестела отмытыми локонами, а местами – пожухла до грязноватой сухости.

– Ты любишь футбол? – спросила она, глядя себе под ноги, украшенные черными, как ночь, туфельками.