Константин Кропоткин - Сожители. Опыт кокетливого детектива

– Ты жив?! – он склонился над Гардиным, – Что он тебе сделал? – и задрожал его голос, как в истерическом рыдании.

На груди Гардина, на голубой рубашке и чернело большое пятно, похожее на сердце – следы моих ног, не иначе.

– Люди-люди, за что же вы такие злые, люди? Злые люди, подлые, любят вас – а вам мало, все готовы отдать вам, – а вы издеваетесь, смешно вам, гоготно. Вы сами не знаете, чего вы хотите, ничего не жаль вам, никого вам не жаль. Никого…, – он с усилием приподнялся, присел, стряхнув руки Аркаши, как палые листья.

Взгляд его не выражал ничего – только смертельную усталость безнадежно больного человека.

Надеюсь, это был первый и последний раз в моей жизни, когда я разговаривал с маньяком. Боженька, если ты есть, пусть это будет в первый и последний раз.

Нас было пятеро.

В тот момент, когда солнце наконец продралось сквозь вялую осеннюю листву и высветило разводы на окнах, – за стеклом, внутри квартиры, находилось пять живых существ.

Был поздний, очень поздний завтрак, а вернее, последствия его: откушав все положенное, все мы разом отвалились от стола; поесть надумали в гостиной, по-парадному – и, набив животы, отяжелели, никто убирать чашки-плошки не захотел.

Все просто сидели. Кто где. Кто как. Переваривали.

Кирыч, полулежа на диване, включил телевизор и смотрел его без звука – движущиеся картинки всегда его завораживают. Он так отдыхает, набирается сил.

Марк, провернув кресло к окну, подставил тело солнцу, а лицо загородил айфоном, на экране которого тоже что-то мелькало и двигалось.

На стуле возле Марка с прямой спиной сидел Ашот. Кавказский принц с лицом, как обычно, безжизненно красивым листал журнал.

Я, сидя возле Кирыча, в своем углу дивана, положил на колени ноутбук, желая не то записать что-то, не то посмотреть, но – от еды, должно быть, – о цели своей забыл, замер, задумался.

Пятый лежал на ковре и ни на кого не смотрел – он был обижен, и я бы не его месте был бы обижен тоже: на весь день заперли, ничего не сказали, а явились, когда уже и ждать устал, и на луну выть тоже. Вирус служил живым укором и, надо признаться, у него это отлично получалось.

Мы пришли слишком поздно – очень рано мы пришли, под утро, отсмеявшись, наплакавшись, наговорившись, дав всевозможные показания, в них запутавшись, устав до последней крайности – я специально говорю «мы», потому что мне, в мои уже не слишком юные годы, все еще неловко признаваться, что я способен открыто выражать свои чувства.

Мне было простительно. Меня вчера чуть не убили – такое случается не каждый день. А на другой день, когда проснулись, каждый повел себя так, словно ничего особенного не произошло – только говорили чуть тише, шумели поосторожней.

Вчера много кричали, а сегодня наступило время тишины.

Увы.

Нас было пятеро, сидели мы у нас дома, в обстановке знакомой, отделившись от внешнего мира, как смогли. И, находись я в обычном своем состоянии, а не с чугунной головой, то сообщил бы сейчас же о задернутых наглухо шторах, о кислом воздухе страха, который якобы витал, об испуганных разговорах, что же делать дальше.

В моем игривом пересказе этим осенним поздним утром появились бы орды репортеров: они оккупировали бы палисадник перед нашим домом, они звонили бы нам в дверь и обрывали бы телефоны – им всем хотелось бы вывести нас на чистую воду, представить в положении самом невыигрышном этих четырех мужчин (плюс беспородный пес), которые живут не так, не с теми и не там.

Изобразил бы, в общем, смех сквозь слезы, слезы сквозь смех, всего понемногу, как смог, на что бы хватило таланта. Так, как это уже было двумя с лишним сотнями страниц ранее. Я люблю кольцевые композиции.

На самом же деле, ничего не было. Поев, отвалились. И минуты шли, и мы жили, как жили.

– И нигде ничего? – повторил я свой вопрос.

– Не-а, – проглядев картинки в айфоне еще разок, Марк покачал головой, – Только хорошее пишут. «Событие», пишут, еще «нашумевший», а также «маст-си».

– Как ленивы в России папарацци, – сказал я.

– Они везде такие, – сказал Марк, – Приходят, если зовут. А если не зовут, то не приходят.

– Им приглашения что ли присылать надо?

– Ну, можно и приглашения.

– Папарацци? Приглашения? – включился в беседу Кирыч.

– Ну, пробалтываться будто бы случайно, – сказал Марк, – или еще как-нибудь давать понять, что сенсация под носом. Просто так ведь ничего не бывает.

– Марусь, – сказал я, – тебе надо было идти в пиарщики. Много бы денег заработал.

– Нельзя все мерять деньгами, – сказал Ашот, никогда не ведавший нужды.

– Всего не заработаешь, – сказал Кирыч, получающий, наверное, больше нас всех, вместе взятых.

– Тебе надо, сам и иди в свой пиар, – сказал Марк.

– А тебе, конечно, ничего не надо, у тебя же все есть, – произнес я с издевкой.

Вирус поднял голову с ковра и, предчувствуя домашний аттракцион, гавкнул.

– Все не все, но кое-что есть, – сказал Марк.

– Что, например? – спросил я.

– Сам же говорил, – пожал плечами, – живу, как хочу. Вот, я и живу.

– И чего ты теперь хочешь? – я переложил ноутбук с коленей на стол, сдвигая тарелки и чашки, – Хочешь взять, и опять смыться лет, эдак, на десять?

И повисла тишина. Она висела довольно долго, неудобным, душным таким пологом.

Потом завыл Вирус. Подняв морду к потолку, он начал выталкивать из горла длинные, гулкие звуки. Скоро по трубе заколотила неутомимая соседка сверху.

«Увы», о котором я думал все это позднее утро, наконец, прозвучало.

– Только не говори, что ты подслушивал, – сказал Марк, – Это нехорошо. Шейм оф ю.

– Мне напомнить, из какого говна построены в этом доме стены? – сказал я.

– Неужто нельзя соблюсти контенонс? – вступил Ашот, не забыв нацепить брезгливую гримаску. Хренов чистоплюй.

– Не знаю, что такое контенонс, но, думаю, мне и без него хорошо, – сказал я. И только хорошее воспитание помешало мне сказать Вирусу «фас».

– И куда на этот раз? – спросил Кирыч, посмотрев на Марка.

И он тоже думал про «увы».

Марк посмотрел на Ашота и протянул в его сторону руку. Тот покорно руку принял. «Голубки» – чуть не фыркнул я.

– Съездим, проветримся, – сказал Марк.

– Надо, чтобы папа успокоился, – сказал Ашот, – Сумел принять.

– А что у нас с папой? – спросил я.

– Ничего, – сказал Марк, повернувшись в своем кресле к нашему дивану, ко мне и Кирычу, мы сидели с ним теперь рядом и только что не кивали, как китайские болванчики, – Все хорошо. Меня приняли с распростертыми объятиями. Я даже сам удивился. А они приняли. Осом. Тре-тре-манифик.

– И когда же случилась эта встреча? – я чувствовал себя уязвленным.

– Там все скучно было. Пришли, покушали, поговорили, – сказал Марк, без особого пыла имитируя извиняющийся тон.