Владислав Кетат - Дети иллюзий

Во-первых, волосы: в сравнении с тем, что было раньше, их, считай, что нету вовсе. Голову Николая теперь венчает прилизанная стрижка первоклассника, столь же маловыразительная на фоне прежних русых, торчащих во все стороны, кудрей, как дореволюционная плюгавая фуражечка против латиноамериканского «аэродрома» Паши Мерседеса. Во-вторых, прикид: полосатый пиджак, штучные брюки, рубашка с воротником-стойкой и завязанный крупным узлом бордовый атласный галстук. Ну, и, в-третьих, тонюсенькие водевильные усишки вразлёт, поселившиеся над его верхней губой.

– Здравствуй, Валера, – говорит мне обновлённый Дон Москито, бросая пальто на свободный стул, – извини, что опоздал. Анюта задержала.

После формального рукопожатия он приземляется на стул и закуривает. Длиннющая папироса (где только достал!) прикуривается от обычной «Биговской» зажигалки. Это, пожалуй, единственный прокол в имидже. Во всем остальном мой друг полностью соответствует уровню дамы без собачки и её спутника. Сизоватый дым папиросы, обволакивающий его после каждого выдоха, накидывает к выбранному образу ещё пару-тройку очков.

Увиденное меня шокирует настолько сильно, что я не могу внятно прокомментировать увиденное – язык совершенно не слушается. Нет, дело не в зависти, просто всё слишком неожиданно. Дабы не обнаружить смятение, лезу за сигаретами. Разумеется, штука «Золотой Явы» ни в какое сравнение не идёт с Колиной папиросиной, и чтобы хоть как-то соответствовать обстановке, я тихонько отламываю от своей фильтр. И прикуриваю от «шведских» спичек.

«Надо будет узнать, где он такие покупает, – думаю я, – наверняка, гадость редкостная, но выглядят отпадно…»

Дон Москито пододвигает ближе ко мне пепельницу, и замечаю на безымянном пальце его левой руки серебряный перстень с каким-то рыжим камнем.

– Анюта подарила, – сообщает он, проследив за моим взглядом, – это сердолик, любимый камень поэтов серебряного века.

Восхищённо киваю:

– Круто…

Довольный произведённым эффектом, Дон Москито немного засучивает рукав пиджака, показывая мне квадратную запонку на белоснежном манжете.

– Гарнитур.

– Реально круто, чувак.

Неожиданно и бесшумно со стороны окна появляется «половой» с классическим полотенцем наперевес:

– Чего изволите-с?

– Бутылку красного, – бросает ему мой друг, – и два бокала.

«Половой», выполнив команду «кругом» с поклоном, отваливает, а ко мне, наконец, в полной мере возвращается способность говорить.

– Что с тобой, Коля? – вопрошаю я. – Что с тобой случилось?

Мой вопрос, кажется, его совершенно не удивляет. Вероятно, Дон Москито к подобному уже привык.

– Теперь я буду выглядеть так всегда, – отвечает он гордо, – надоело чучелом ходить.

– Кому надоело? – уточняю я.

Дон Москито смеётся дымом:

– Скажем так: мне тоже надоело ходить чучелом…

Неожиданно его взгляд фиксируется в одной точке, Дон Москито на мгновение замирает, затем запускает руку во внутренний карман пиджака, судорожно извлекает оттуда записную книжку, а из другого кармана карандаш. За время совершения указанных эволюций в моей голове успевает родиться и умереть три-четыре версии происходящего, пока, наконец, я не соображаю, что моему другу в голову свалилась рифма, и что он просто собирается срочно её увековечить.

– Ну, ты меня напугал… – только и могу выговорить я.

– Извини, – не сразу отзывается Дон Москито, поглощённый записью, – подожди секунду…

Терпеливо жду. В таких вопросах я весьма щепетилен – терпеть не могу, когда мне мешают писать, и не люблю мешать сам. Я не раз и не два наблюдал за тем, как кто-нибудь из друзей впадал вот в такой вот творческий раж, и более всего меня радовал диапазон выражений их лиц – от придурковатого с полуоткрытым ртом, до задумчивого с блуждающей на губах улыбкой.

«Интересно, а как выгляжу я сам, когда делаю вид, что творю? – думаю я. – Надо будет как-нибудь глянуть на себя в зеркало, что ли…»

В этот момент, снова перепугав меня до смерти, Дон Москито громко плашмя приземляет карандаш на стол и облегчённо выдыхает.

– Готово!

Взяв раскрытую записную книжку в левую руку, а воображаемый веер в правую, он начинает декларировать:

– Сильно, – говорю я. – Только вместо « страдать » я бы поставил «бухать».

Дон Москито гогочет детским натуральным смехом.

– Сволочь ты, Лера! Но мне всё равно, главное, на сегодня я свободен!

– Что значит, свободен?

Вместо ответа Дон Москито показывает мне несколько исписанных его мелким «бесящим» почерком листов записной книжки.

– И чего? – не понимаю я.

– Как это, чего. Норму я на сегодня выполнил, теперь можно и отдохнуть.

– Какую, извини, норму?

Мой друг не без труда засовывает орудия поэтического труда обратно в карманы.

– Понимаешь ли, Валера, – говорит он, понизив голос, – я тут заделался Саддамом Хусейном от поэзии.

– Это как?

– Ну, у него «Нефть в обмен на продовольствие», а у меня – «Поэзия в обмен на секс».

Он придвигается ко мне ближе и шепчет:

– Понимаешь, у Анюты есть один пунктик… пока я не напишу чего-нибудь, она мне… ну ты понимаешь…

– Не даёт? – так же шёпотом спрашиваю я.

Дон Москито морщится.

– Зачем же так грубо! Ну да, не даёт…

Смеюсь – как же иногда странно бывают устроены отношения полов! Одни девушки отдаются за деньги, другие из жалости, а третьи, как я только что узнал, за стихи.

Приносят вино и два бокала. Бутылку, перед собой, словно икону, несёт «половой», а высокие, больше подходящие для шампанского, бокалы – какой-то молоденький пацанчик в косоворотке.

– Каберне, – сообщает «половой».

– О! Весьма кстати. – Дон Москито буквально выхватывает у него из рук обёрнутую в салфетку тёмную бутыль и не особенно аккуратно разливает по высоким бокалам бордовое вино.

– За что пьём? – спрашиваю я.

Прежде чем ответить, Дон Москито берётся двумя пальцами за «талию» своего бокала и поднимает его на уровень глаз.

– Прекрасен страшный мир при взгляде сквозь вино! – нараспев произносит он. – Да будет же вот так всегда! In vino veritas! Ура!

– Воистину, veritas! – подхватываю я, вставая. – Ура!

Позади нас раздаются негромкие хлопки – это ряженые экскурсоводы. Прежде чем приземлиться, раскланиваемся с ними.

– А как у тебя с Татьяной? – прищурив один глаз и выгнув дугой бровь над другим, спрашивает меня чуть захмелевший Дон Москито. – Только не врать!