Владислав Кетат - Дети иллюзий

Вообще, я не люблю обсуждать такие вопросы даже с близкими друзьями, но, как говорил один симпатичный до оторопи кинематографический людоед: «Qwi pro qwo», что на язык родных осин можно перевести как: «Откровенность за откровенность». Кроме того, терпкое лекарство от меланхолии уже начало делать своё чёрное дело. По этим двум причинам я почти с лёгкостью выдаю то, что портило мне настроение весь вчерашний день и сегодняшнее утро.

– Мы позавчера первый раз за время нашего знакомства поругались, – говорю я. – вернее, не поругались, а поссорились.

У друга на лице появляется озабоченность:

– Из-за чего?

– Не поверишь, из-за литературы. Мы собирались в гости к её друзьям, и она попросила меня купить подарки: бутылку вина на стол и книгу некого писателя Акунина, о котором я до этого момента ни разу не слышал.

Дон Москито поднимает к сводчатому потолку худые длинные руки, ещё раз демонстрируя мне «поэтические» запонки.

– Ты не слышал, кто такой Акунин?

– Представь себе, не слышал!

Руки с грохотом обрушиваются на стол.

– Как такое возможно! Его же сейчас вся Москва читает!

– Ты будешь корчить из себя Веру Холодную, или слушать?

Дон Москито принимает нормальный вид:

– Извини. Что было дальше?

Я продолжаю:

– Ну, прихожу я в «Библио Глобус», спрашиваю: «Где тут у вас модный писатель Акунин?» А продавщица мне и говорит: «Никакого Акунина у нас нет. Может, вам нужен Кунин, это он самый модный писатель»

– И чего ты? – сдерживая смех, спрашивает Дон Москито.

– Чего, чего… Купил я этого Кунина целых две книги, для верности. Названий не помню. В переходе у «Китая [7]», взял бутылку «Киндзмараули» и «Балтику» четвертую, себе для разгона. Стою у метро, курю, пиво хлебаю. Типа, жду. Не успел допить, приходит Татьяна. Говорит: «Покажи, что купил». Я показал.

Теперь смеётся Дон Москито. Громко, как говорила моя бабушка, «по-кобылячьи».

– Вот тебе смешно, – продолжаю я, когда он замолкает, – а меня чуть не убили, ещё и за пиво досталось. Потом, конечно, всё устаканилось: прямо в переходе в книжной палатке мы с ней купили этого самого Акунина, а треклятый Кунин очень пришёлся ко двору Татьяниной матушке. Оказалось, она его тайная фанатка.

Дон Москито хлопает меня по плечу:

– А что ты переживаешь, это же смешно! Сами потом будете вспоминать с удовольствием.

Снимаю его руку с плеча:

– Может, ты и прав. Только, понимаешь, мы с ней до этого ещё ни разу не сорились, а тут она меня натурально оборала. И это при том, что вопрос-то плёвый. Ну, подумаешь, не ту книгу купил! И, знаешь, сразу всё изменилось. Понимаешь, о чём я?

Глаза моего друга перестают смеяться:

– Понимаю. Будто порвалась тонюсенькая плёночка, отделявшая вас от остального мира, разрушилась безупречность отношений, рухнула пирамида совершенства…

– Только не надо глумиться, ладно?

– Ни в коем случае! – серьёзно заявляет Дон Москито. – Но во всём надо видеть свои плюсы. Если она на тебя наорала, значит, ты перешёл для неё из разряда чужих в разряд своих.

Он разводит руками в стороны и вновь широко улыбается:

– Поздравляю, вы стали ближе!

Сперва мне хочется врезать этому сбежавшему из заснеженного Петрограда психологу-любителю между глаз, но спустя мгновение порыв иссякает. По сути дела он прав, да и винить тут некого. Чтоб разрядить обстановку, наполняю бокалы. Вино теперь не кажется мне терпким – я ощущаю совсем другой вкус – возможно, это и называется «букет».

– Знаешь, у нас с Анютой тоже не всё идеально, – сообщает Дон Москито, ставя на стол пустой бокал. – Так, вроде, всё в порядке, но…

– Что, «но»?

Мой друг резковатыми движениями ослабляет узел галстука:

– …мне иногда кажется, что кроме Гумми, то есть меня, она завела себе ещё и Моди. Для полного комплекта.

– Моди? Что ещё, на хрен, за Моди? А, Модильяни! – соображаю я. – В смысле, художника?

Дон Москито грустно кивает.

– А откуда такая уверенность?

– В том-то и дело, что никакой уверенности нет, есть туманная неопределённость. Понимаешь, у неё дома с недавних пор появился очень подозрительный портрет…

– Чей портрет?

– Её, разумеется! Если бы был мой, я бы, наверное, так не дёргался!

«Мести час настал для нас!» – проносится у меня в голове.

– Во всём надо видеть свои плюсы, Коля, – начинаю я с умным видом, – твоя девушка сделала ещё один шажок к осуществлению своей мечты, и ты ей в этом помог.

Дон Москито стреляет в меня дуплетом серых глаз.

– Скотина ты, Валера, редкая. Больше ничего тебе не скажу, а растреплешь кому – придушу чем-нибудь в тёмном парадном.

От сказанного мне почему-то становится немного неуютно. Хочется извиниться.

– Ну, ладно, ладно. Может, ты зря волнуешься, – пытаюсь успокоить его я, – портрет ещё ничего не значит.

Дон Москито разливает остатки вина, оставив в бутылке лишь «благородный» осадок.

– Валера, если мужчина рисует женщину, то портрет всегда что-то да значит, – говорит он устало, – особенно если та, кто на нём, в костюме Евы.

– Голая?

Дон Москито без тоста допивает свой бокал.

– Ну, почти. Простынкой кое-что прикрыто.

– Дашь посмотреть? – без задней мысли спрашиваю я.

Ладонь Дона Москито проносится в опасной близости от моей макушки.

Инстинктивно пригибаюсь:

– Сдурел, что ли? Я же пошутил!

Дон Москито плюхается на свой стул. И когда только успел вскочить!

– За такие шутки, Валера…

Немного отодвигаюсь от стола и аккуратно осматриваюсь по сторонам: вроде бы никто не обратил на нас никакого внимания, ряженые экскурсоводы сидят, как сидели, а «полового» с подавальщиком вообще не наблюдаются.

– Успокойся, ладно, – говорю я тихо. – Я ничего такого не имел в виду.

Дон Москито закрывает лицо руками:

– Извини, Валер. Я просто зверею, когда об этом думаю…

«Да он, оказывается, нешуточный ревнивец! Хотя, я бы на его месте вёл себя так же. Или нет? В любом случае, его надо срочно как-то отвлечь…»

– Коль скоро речь зашла о живописи, – говорю я, – может, приобщимся к великому русскому искусству, благо оно у нас под боком.

Дон Москито улыбается уголками губ:

– Скорее, сверху.

– Искусство всегда сверху, Коля.

Улыбка становится шире:

– Ты прав, самое время приобщиться к русскому искусству! Я знаю, оно спасёт нас!

Я поднимаюсь и делаю характерный указующий жест рукой в сторону выхода:

– Вперёд, товарищи! На Врубеля!

– Врубель ещё жив? – подхватывает Дон Москито. – Добей его без пощады!

– Половой, счёт! – кричу я.

Экскурсоводы вновь нам аплодируют, на этот раз громче.

Несмотря на выходной день, в Третьяковке немноголюдно. Посетители – либо мамаши с детьми, либо молодые парочки, которым надо где-то скоротать время до похода в кино. Иногда попадаются туристы. Организованными стайками движутся они вслед за экскурсоводами, время от времени щёлкая шедевры русской живописи одноразовыми «Кодаками». От нечего делать смешиваемся с группой немцев. Пожилая экскурсовод с фиолетовыми волосами и огромной перламутровой брошью на груди произносит длинные фразы по-немецки, в конце каждой, добавляя: «Russische Kunst [8]». В ответ немцы одобрительно гудят. Продолжается это недолго – нас быстро вычисляют и начинают бросать в нашу сторону косые взгляды. Чтобы избежать международного скандала, отчаливаем.