Александр Товбин - Приключения сомнамбулы. Том 2

– Несомненно, Унгурова устранили конкуренты, как свидетельствует охранник Унгурова, за его шефом следили даже во время недавнего отдыха на Крите…

– Это ответная месть Унгурова конкуренту, настигнутому тогда, когда он, без пяти минут победитель, готовился праздновать…

– Выстрелы и взрыв выводят из игры самых перспективных…

– Интересы их вошли в клинч…

– Эксперты усматривают прямую связь между убийствами двух соперников, между двумя убийствами, по сути совпавшими в реальном времени…

– Соперники стремились опередить друг друга, каждый на манер дуэлянта спешил выстрелить первым, погибли оба… взрыв замёл все следы…

– Узнаем ли мы когда-нибудь имя автора этой лихо закрученной, кровавой мистерии-буфф?

– Взрывчатку могли заложить, пока стол пустовал… все танцевали…

– Но кто нажал кнопку? Где располагался пульт адской машины? Эксперты убеждены, что взрывом управляли дистанционно, выбрав момент, когда Тимофей Филозов был один за столом…

Соснина уносила взрывная волна куда-то вовне, куда-то вбок… сперва промелькнуло: может быть, Тима всего-то однофамилец? Нет, нет… разве не ясно…

В то же время чувствовал шестым чувством, что падал вниз, дыра явно затягивала вниз, а не вверх, хотя как он мог отличить низ от верха, как вообще мог ощутить направление? Во всяком случае там, куда он, выпадая, летел, ничего не голубело, там не плавали облака: из мрака, догоняя ли, встречая, лишь мчались звуки.

– Чеченский след не обнаружен…

– Официант, обслуживавший стол, за которым ужинали… сообщил о подозрительном спутнике погибшего бизнесмена и двух его юных дам, он заявился в ночной ресторан с тяжёлой сумкой, в сумке вполне…

– В службе безопасности опросили швейцаров «Плазы-Рая»… приметы подозреваемого, сообщённые швейцарами, совпали с описаниями официанта, составляется фото-робот…

– Объявлен план «Перехват», все выезды…

Соснин, однако, не боялся погони, он уже видел сквозь мрак, пожираемый спасительным невообразимо-чистым сиянием, как потерянно провожали его шальным блеском очков откуда-то сверху взлохмаченный Эккер, профессорша, ещё кто-то из тех неверных силуэтов с контражуром, которые испуганно толкались на краю бездонного провала, заглядывая в него, и среди которых он никак не различал, хотя напрягался, Свету… и ещё он интуитивно улавливал изменение ритмов в пространственно-временных трансформациях, сопровождавших падение, испытывал даже странное от этих изменений успокоение, – видел как вздыбившийся было, выбросив его в небо, Невский медленно-медленно возвращался в своё естественное горизонтальное положение, хотя видел и пульсирующую световую строку, бессмысленно расшибающуюся о запылённый охристый брандмауэр: «Таллинн без Довлатова», «Таллинн без Довлатова»… – почему два «нн», думал, почему два «нн»?

Лежал на боку в неудобной позе, откинув одну руку и поджав под себя другую; от ушиба тупо болели плечо, грудь, пылевые смерчики закручивались у глаз над замусоренным асфальтом – торопливые пешеходы огибали Соснина, мелькали стоптанные туфли, чулки, штанины, а его обмахивала «Ленинградской правдой», присев на корточки, какая-то сердобольная старушка, из-за неё клонились к нему бледным гладиолусом – мал-мала-меньше – любопытно-испуганные детские лики.

«К новому рубежу», «К новому рубежу»…

Раздался, перерастая в громыхание и затихая затем, глухой гул, такой знакомый.

«К новому рубежу»… заморгал. – «Юбилейная вахта», «Трудовая эстафета поколений»… «На свалку истории»… кого-кого на свалку? Интересненько.

Глаза осваивались.

Ряд приземистых пилонов с облетевшей там и сям чёрной керамической плиткой-ириской… окурки… тусклое замызганное многолюдное пространство, где он лежал, тоже было знакомым, пронзительно и невероятно знакомым.

Подрагивали балки потолка с облезлой, посеревшей побелкой, изборождённой желтоватыми следами протечек; сообразил, что над ним, через Невский, из Садовой в Садовую, проехал трамвай, и попробовал приподняться.

Это получилось легче, чем можно было бы ожидать, отряхнулся.

– Слава богу! – разогнула поясницу старушка.

– В травмапункт обратитесь, вдруг ребро сломано, – хриплой скороговоркой предостерёг на бегу спортивного вида мужчина с рюкзаком за спиной.

Вспомнил о сумке, подхватил её, почему-то полегчавшую, и побрёл на мёртвый, бледно льющийся свет, боль ослабевала; подымаясь по пандусу, ещё не мог поверить в реальность пространственных трансформаций, вернувших его на Невский, и смотрел, смотрел как небо вытеснялось за рамку проёма вздутой, словно подушка, ржавой крышей «Елисеевского» с вычурным акимовским «К».

Выбрался из подземного перехода, машинально оглядел затенённое закругление Публичной библиотеки – часы, казалось, стояли, разве что минута минула… тогда, когда спускался, падал, почему-то чередовались свет и темень, сейчас, днём, солнце лениво лепило запылённо-красный дом с магазином подарков, в подвальчике, где согласно вывеске за грязным стеклом торговали мясом, толкались, ожидая подвоза, сумрачные фигуры… всё привычно и – уже непривычно: не слепил яркий глянец.

И подошвы не скользили… под ногами был неровный асфальт.

Понурые лица, покорная очередь у цистерны с квасом.

Да, пожухло всё, словно угодил опять за забор… за забор? Вернулся из обрушившейся, исчезнувшей с карт коммунистической империи, а никто вокруг не знал, что их общий дом обречён на слом, никто из этих вот людей, семенящих по Невскому, не знал и не желал знать, что их всепобеждающие идеи и революционные свершения-завоевания поджидает свалка истории. Но Соснин, уцелевший свидетель обрушения, не понимая пока как изменился он сам в выпавшей ему передряге, испытывал всё же странное облегчение, наверное, подобное облегчение испытывают, вернувшись после долгих странствий домой, ему становилось на удивление уютно в неряшливом асфальтово-каменном коконе Невского; пролез через дыру в заборе, отодрав край рогожной заплаты, затем, напировавшись, наглядевшись на отглянцованные мельтешащие чудеса, вывалился в чёрную взрывную воронку… и вот, воссоединялся с собственным прошлым, от которого, понимал теперь, был отрезан, – прошлое преданно поджидало в вонючем неодолимом мраке парадных, отсыревших углах дворов и затхлых подвалах, он жадно вдыхал натуральные запахи застарелой грязи, многолетней пыли, радуясь, что ощущает вновь разницу между реальным и эфемерным, между предметами и отражениями. Вертел головой – волнующие женские силуэты мелькали за перилами балконов, далёкое небо плыло в мутных зеркалах-окнах, о, дробные стеклянные хроники, рассыпавшись по фасадам и помутнев, сохраняли, однако, все оттенки небесных переливов, когда-то так бередивших. Люди истлевали, камни, издавна знакомые камни, пропитывались их дыханием, смехом, сочились слезами, а уж покуда жили… Вернулся, вернулся! – всё окрест встречало его потеплевшими взорами как своего; и эта импозантная гранитная громадина, гибрид гастронома с театром, с немытыми витринами, шикарным витражом, навечно замазанным изнутри выцветшими масляными красками, и величавая оконтуренная солнцем Матушка-Императрица меж торжественными неподвижными купами, и обшарпанная перспективка Малой Садовой – без розовой замостки, чугунных фонарей «под старину» и фонтана-фокуса, без «Золотого Века» с тёмно-зелёными маркизами, всё-всё – привычно!