Владимир Романовский - Инсула

Ранним утром отдаленный визг разбудил Рылеева и Федотову – а им так хотелось поспать, потом понежиться, позавтракать, и еще понежиться. Обменявшись взглядом, оба разом поднялись с постели. Визг повторился. Федотова в шелковом халате, а Рылеев хлопковом, с рукой в кармане, прикрывающей стоящий по утру член, вышли на лестницу.

Пролетом ниже Светлана Либерман в пижаме и чувствах стояла на ступеньках, держась за перила, всхлипывая. Федотова посмотрела вниз, в пролет. Там на полу вестибюльного уровня лежал труп несчастной госпожи Дашковой.

Стали показываться другие жильцы, всякий на своем этаже, подходить к перилам, и по очереди стали смотреть вниз. Амелита с растрепанными волосами, в пижаме с французскими лилиями, босая, крикнула:

– О Боже!

Из квартиры Либерманов через открытую дверь донесся голос Вадика:

– Светлана, мон амур, ты чего там, сережку потеряла?

Выйдя и подойдя к перилам, он примолк, посмотрел вверх – на Рылеева и Федотову – определил, куда они смотрят, глянул вниз, и осознал всю полноту нелепости своей предыдущей реплики.

Амелита снова нарушила заповедь.

Вышел Цицерон с полотенцем вокруг бедер, с покрытой вьющимися черными волосами грудью, заспанный, недовольный. Приблизился к перилам, посмотрел на всех и на труп внизу. Выбежала за ним Мими, с полотенцем вокруг бедер и голой грудью, с крупными ареолами вокруг сосков, и почему-то с телефоном в руке. Цицерон отобрал у нее телефон и вызвал полицию.

Некоторое время спустя вокруг трупа суетились санитары, полицейские, и прокуратура. Рылеев, Федотова, Цицерон, Мими, Вадик, Светлана, и Амелита расположились по просьбе следователя на диванах в вестибюле – все в халатах, кроме педантичного Цицерона, который сходил к себе, принял душ, и надел белый летний костюм, и Мими в футболке до колен.

Стоя возле проема консьерж Василий, в форме и белых перчатках, обнимал за плечо тихо плачущую домработницу Дашковой Зару в красном кавказского вида халате поверх пижамы с изображениями блистательных столиц мира, в тапочках.

Заложив руки за спину, следователь Иванов, высокий, мускулистый рыжеватый блондин в светлом летнем костюме, прохаживался по вестибюлю, оглядывая обитателей и стены, в задумчивости. Внимание его привлекла картина на стене. Он остановился подле нее и внимательно рассмотрел.

Цицерон, недолюбливавший плебеев, кидающих понты, сказал:

– Э, уважаемый…

Следователь Иванов повернулся к нему, сделал шаг вперед, поджал губы, и с неожиданной стеснительностью в голосе спросил:

– Простите, это действительно оригинал Уистлера?

Цицерон отвернулся. Следователь перевел глаза на Светлану. Она надулась. Цицерон сказал раздраженно, глядя в пространство:

– Да.

Следователь снова на него воззрился. Видно было, что у него есть еще вопросы, связанные с картиной. И Цицерон, предупреждая их, пояснил:

– Джеймс Аббот Мак-Нил Уистлер, родился в Америке, писал в основном в Англии. Приверженец теории «искусство ради искусства». Повлиял на импрессионистов. Подпись в виде бабочки с жалящим хвостом. У вас все, майор? Нам можно разойтись по квартирам?…

Следователь повернулся к Цицерону спиной и вперился глазами в Уистлера. Это неожиданно рассердило Мими – к общему удивлению. Ранее все думали, что Мими никогда ни на кого не сердится, характер не тот.

Мими сказала:

– Слушай, ты, ментовская харя. – Он повернулся к ней. – Да, ты, сукаблядь. Вежливый пожилой чурка только что задал тебе вопрос. Следует ответить, не находишь?

Цицерон попытался не засмеяться, не смог, и захохотал. Засмеялся Рылеев. Федотова улыбнулась. Остальные слишком заняты были своими мыслями – не расслышали и не заинтересовались.

Следователь Иванов тоже улыбнулся и спросил:

– А скажите, сударыня … и сударь с Кавказа … В этом доме есть еще жильцы? Помимо присутствующих?

Сударь с Кавказа кивнул и ответил:

– Да, майор, есть. Молодая пара с четвертого этажа, именем Кипиани, нелюдимы. Возможно их сейчас нет дома. Или же их напугали крики певицы и слезы жены пластического хирурга, и они заперлись в ванной.

Следователь Иванов сделал пометку в блокноте. Светлана сообразила, что ее упомянули, и возразила базарным голосом:

– Да уж, ты один только у нас смелый, и тебя нисколько не напугал вид бедной госпожи Дашковой, лежащей на полу в луже крови, в неестественной позе…

Вадик перебил жену:

– Крови не было.

Жена возмутилась:

– Тебе откуда знать!

– Я смотрел. Я все-таки врач.

– Врач!

– Да, врач. Диплом показать?

В вестибюль вошел полицейский в форме и сделал знак Иванову приблизиться.

– Видели бы вы размеры квартиры, майор. Это как музей, или футбольное поле. Штук двадцать комнат.

Следователь Иванов отмахнулся. Полицейский пожал плечами и ушел.

Отдельно допросили Зару, по логике – главную подозреваемую. Но Зара была чиста и не очень умна. И по-русски говорила не очень хорошо, а понимала еще хуже. Иванов хотел было задействовать Цицерона в качестве переводчика, но Цицерон, стервенея от общения с дураками, попросил:

– Вадик … Нет, нет, не ты, не ты, сядь, умоляю, заклинаю … Рылеев!

– Да?

– Объясни Шерлоку. Ну, ты понял.

И Рылеев объяснил Иванову, что во-первых, Зара – имя армянское; но сама Зара – не армянка, а грузинка.

– Не понял, – сказал Иванов.

– Ничего сложного, – заверил его Рылеев. – Вот вас, например, майор, как зовут?

– Константин Андреевич.

– Ну вот, видите – имя у вас греческое. Но ведь вы не грек.

Иванов подумал, подумал, и решил оставить это пока что в стороне, и Рылеев продолжил:

– А друг мой Цицерон вовсе не грузин, и грузинского языка не знает. И вообще помимо русского знает только английский, и только по верхам.

– Не ври, Рылеев, – строго сказал Цицерон, оборачиваясь к нему.

– Так вот, – продолжал Рылеев, – грузин у нас в доме только один, зовут его Зураб Кипиани, и живет он…

– Я знаю, – сказал Иванов. – Но там не открывают почему-то.

Слово за слово, постепенно суета вошла даже в какое-то подобие колеи, перестала быть хаотичной. Тело увезли в морг, полицейские уехали не прощаясь. Нет больше ни тела, ни санитаров, ни полицейских. Из представителей власти остался только сам Иванов – но и он удалился – побродить по квартире госпожи Дашковой, предварительно попросив обитателей Прозрачности не расходиться, оставаться на диванах в вестибюле.

Светлана спросила патетически, ни к кому не обращаясь:

– Кто на такое способен? Зачем? Это же просто трагедия.

Мими, сидя в развязной позе на диване и собираясь задремать, жуя резинку, ответила сонно:

– У каких-нибудь родственников терпець урвався. Долго не помирала бабка. Бабульку моей кузины вообще замочили прямо в больнице, в послеоперационной палате.