Павел Улитин - Макаров чешет затылок

ЕЩЕ КОРОЧЕ. Рисунки Пикассо заняли скромное место в нашей жизни. Старая стенограмма была важна только одним целеустремленным дайджестом. Череп западного человека поразил своей почти ненужностью. А если начать прямо с 12-й страницы? Да скука – вот беда, мой друг. Через 4 ступеньки уже не перепрыгнуть. Не надо стараться, тем более. Хуже другое. КФ [126]внушает ужас. Вот уж ни за что-то. Что он вам сделал? За что вы его так ненавидите? Почему его не любят? Они не понимают, что происходит в мире. А ты знаешь, что такое всеобщая электрификация? Это когда всем все до лампочки. Я тебя все утро говорю: любовные игры у тигров, а ты до сих пор не записал. Обманчивая легкость и обманчивая новизна у работы с магнитофоном. Верю, что они много наговорили, чего никогда ни один из них не напишет. КИРПИЧ. Все равно надо сначала отметить карандашом, а потом уж. Это как чтение вслух для одного читателя: только способ преодолеть отвращение.

Вот и все.

Если бы метонимия была в дайджесте на КФ, не нужно было бы 106 страниц из старых книг

КРИК

с утра пораньше

КИРПИЧ

не выходит из головы

Произошла случайность, которая и есть роковая ошибка. Виновато было солнце. Так и было. Но никто не поверил, и он не смог объяснить. Завтра именем французского народа на главной площади ему отрубят голову. Первая повесть Альбера Камю «Незнакомец» /или Человек не от мира сего или Чужой Человек/, но Эмпримери Березньяк [127]с отличной бумагой и отличным шрифтом: мало опечаток и все-таки Георгий Адамович по-русски.

Мне захотелось уничтожить следы всей предыдущей работы. Я смотрел на ее коньки с такой жадностью, будто это всемирный шедевр давно не виданного искусства. Все равно.

И этого было мало.

Нелепый старик получает удовольствие от росчерка, ну и пусть. Он скрывает свой настоящий почерк. Его уговорили, что бисерный ровный почерк означает мелочность характера, а он и поверил. Теперь он старается выказать в почерке широту натуры, а показывает только нервность, болезненность и неуравновешенность. А не надо ничего скрывать, все равно это окажется. Росчерк тоже означает не только лихость, но также и подлость и негодяйство, а может и вообще ничего не значить. 8.1.67

А ты знал, что «сортир» – это по-французски «выходить»?

ТУТ НАЧИНАЕТСЯ Б 3 И К.

Разрезать и вставить на полях уже законченной подборки.

Как вы относитесь к тому, что ваш муж – великий писатель? Да знаете ли, у меня как-то нет все времени почитать. Я еще не так стара и уже не так молода, чтобы иметь время для чтения, тем более таких требовательных или великих писателей: они требуют идеальной бессонницы и гораздо больших усилий, чем это стоило им самим написать. Кто читает? Пионеры и пенсионеры. А мы, грешные, заняты тем, что работаем для того, чтобы другие могли читать или писать сколько их душе угодно.

КРИК ДУШИ

в январе

1967

воскресенье

8.1.67

Тут начинается б з и к.

10.1.67

И тут не нужно было волноваться. Интонация трагическая, а слова смешные. Чьи это коньки так сверкают на солнце? Мы такого не видали никогда [128]. Тут хоть атмосфера. Тут хоть разговор все-таки об искусстве. Не знаю, к чему там все сводилось. Нового повода для старых слов не было. Видимо, все в том. Взять лексику и спародировать – тоже мало радости. Муж прошел через ту стадию, когда смешное вдруг зазвучало совсем не смешно. Жена вздрогнула. А мы его жалели: вот несчастный человек, дни его сочтены. А он нас всех пережил и вас переживет. Какие-то другие заботы вытеснили «Исповедь» Жан-Жака Руссо по-французски. И «Собачья жизнь» осталась у нас на полке. Что положить в карман, чтобы чувствовать себя человеком в этом доме? Речь Антония на могиле Цезаря? До сих пор не было карманного Достоевского. До сих пор не было и новой лекции. Ваша фамилия Неделин? Моя фамилия Самарин. Его могла поразить только фамилия Семичастного. А воробьи у вас – как в Пекине? Я не знал, что «Монтаж» – великое произведение. Чего ж вы мне об этом раньше не сказали.

Я б и озеро забросил в жаркий день. Я б и школу плавания выбросил. Но разговор об Андрее Белом не имел продолжения. Аттракционы. Мой друг. Мой лучший телефонный друг. Крест. Но к старому возврата больше нет. Я лучше в баре буду подавать ананасную воду [129]. Его пример – другим наука. Его наука – вам не пример. В «Человеке-Невидимке» тоже есть трактирщик, так вот его-то и надо вспомнить, читая «Чайку» Чехова.

Подписано Грибачевым. Сказано Своим евреем при губернаторе. А тут же веселый голос должен быть, значит РЕКВИЕМ. А вы все-таки не верьте.

Нет. Софья Андреевна бы 8 с половиной раз бы переписала. Вот тут я вас и поймала. Как это, терпения нехватает? Как это, тошно перечесть? Ничтожный человек! Но я не хотел бы начинать день воспоминаний со встречи с этим человеком. А придется. Он что, засекреченный тоже? Он в военной форме ходит? Нет, в штатском. Двойник Пришей-Пристебая. Ладно, хватит, надоело, сам так умею. Ты предал кого? Революцию? Весну по-английски? Революцию по-французски. 5 минут положительных эмоций, и будет конец. СГГ в ноябре 1966 г. Есть, конечно, какая-то степень, которую я не улавливаю. Но даже 5 минут телефонного разговора не заставило вогнать ее в депрессию. Опять пошли мушкетеры: один на всех, и все на одного. Две цитаты, не больше. Повторяю: ничего зловещего я не вижу!

Тут начинается БЗИК. Вот когда нехватает терпения. И никакие ножницы не помогут. Ни дня без ленты тоже. Ни дня без библиотеки или ни дня без кафе? Я собираюсь в читальный зал, а попадаю в ресторан. Как, вредно иметь деньги в кармане? Уже одно это может сбить с толку. И это было. И это.

Я подсчитал количество переписанных цитат и пришел в ужас. Значит я теперь ничего не могу запомнить наизусть? Значит – всё?

И тут не нужно было волноваться.

Когда каждый разоблачает себя, это ему нравится. Одна метонимия без имен. Там главное – демонический персонаж, он потом исчез. И только в детективной истории опять мелькнул и улетел. Пшеничный клейстер не коробит бумагу. Описание переплетных процедур у критика Тарасенкова читаются как сказка. А нож у него был? Мелкий шрифт теперь воспринимается как повод не читать. Андрей Белый в 4 раза меньше. МОНТАЖ хорош, я и не знал. Но он хорош чем-то неуловимым. Карандаш, все равно главное – карандаш. Вот уже и скучно читать написанное даже на машинке, вот уже и неинтересно: что-то произошло, что повлияло, а что именно, уже неважно. Вот откуда появилось это генерализирование по поводу простых чувств. Нет, ты мне скажи, что было, что он сказал, что она ему ответила, а выводы я сам сделаю. Не надо навязывать, не надо повторять: стоик стоически метался от одной бабы к другой и стоически оставался стоиком. Можно опустить все цифры, и финансист все-таки останется финансистом. В галерее, конечно, больше. А в ее жизни с Драйзером не хватало чего-то еще. Давно это было. Новейшие авантюристы затмили важность таких сообщений. Если уж он дает изыск, так это ИЗЫСК: тут он старается переплюнуть всех остальных и самого себя. А я не читал Бенвенуто Челлини. Шут в лесу, вот с чего начиналось. Любым способом оживить старую библиотеку. А я буду чертить самыми крупными буквами незнакомые слова. Мало оксфордского курса. Он уже тогда специализировался на Шелли. Ничего тут нету из того, что я хотел найти. Эти хорошо устроившиеся деловые люди тоже питают слабость свое положение на кафедре принимать всерьез.