Аркадий Маргулис - Обращение Апостола Муравьёва

На рынке Апостол высматривал подходящего для процесса партнёра. Упитанные азартные хохлушки, торгующие растительной и животной снедью, пронзительно внимательны и осторожны. Живчик еврей, виртуозно сбывающий эрзац-украшения, невероятный дока, на грош не проведёшь. Его хоть сейчас в оперетту или напёрсточником на железнодорожный вокзал. А вот цветочник из удобрённого нефтью Азербайджана, кажется, не пуган. Такие столько уверены в своей исключительности, что ей в заслугу заносят наивность чудака, купившего жене розу. Рассчитывается в звон хрустящим четвертаком, наверняка из заначки.

В логической цепочке Марата оказалась единственная и всё же непредвиденная червоточина. Чернявый коммерсант был пуган. Причём так основательно, что сразу согласился сотрудничать с ментами, прибравшими на проверку ассигнацию, одну из оставшихся после прокорма птенчиков Ворона. Тогда, год назад, молодого лезгинца из уважаемого рода Сагид-баев, жители горного селения Храх-Уба, отправили в Россию на подъём. Односельчане сложили в стопку трудовые тысячи, зафрахтовали грузовой АН-26 и загрузили в брюхо аэроплана щедроты урожая. Рамизу Сагидову повезло сразу. Уже в аэропорту Киева аксакал при галстуке и очках в золочёной оправе, предложил совершить оптовую сделку, перекупив весь товар вместе с расходами на фрахт. Ударили по рукам. Оптовик отбыл в неизвестном направлении, а счастливый Рамиз вернулся домой на поезде, время от времени открывая чемоданчик, чтобы похрустеть свеженькими баксами. Выгодное мероприятие почти разорило богатое селение Храх-Уба, односельчане едва не порвали на американский флаг филейные части джигита. С тех пор Рамиз Сагидов жаждал отмщения. Когда хитрованы из ментовского сословия попросили его о невинной услуге – обращать внимание на оборот девственных четвертных и пятидесятирублёвых купюр, он сразу же согласился. Заветный чемоданчик, когда-то превративший его в пожизненного должника односельчан, был нафарширован фальшивыми ассигнациями.

Вторая ошибка Апостола, вернее, слабость, состояла в его брезгливости к мёртвым цветам – именно так воспринимались стебли, лишённые корней. Вместо того, чтобы купить букет, получить сдачу и отправиться на поиски следующей жертвы, Апостол разменял четверть сотни одной-единственной мёртвой розой. Лезгинец угодил в цель, ублажив сотрудников правоохранительных органов: просили обратить внимание, он и обратил. Более того, указал покупателя. Вы, товарищи, жаловались: «Наша служба и опасна и трудна» – примите на покаяние гражданина с портфельчиком. Менты знали своё дело – у Марата Игоревича Муравьева-Апостола оказались три тысячи рублей подделанными купюрами. В отделении первым делом принялись за составление протокола.

– Назовитесь… Кто вы, – приступил к делу следак.

– Художник, – устало ответил Апостол. Король фальшивомонетчиков имел право претендовать на солидный уровень.

Обманутый в лучших чувствах горец не испытал удовлетворения от свершившейся мести, она осталась безликой. Зато Апостол оказался там, где по нему давно тосковали.

Мгновенно пришла в сильнейшую активность милицейская иерархия. Информация была незамедлительно доложена министру МВД. Марат Игоревич Муравьёв-Апостол получил статус особо опасного государственного преступника. С тем и повезли его в столицу. Плотный, как у президента, эскорт. Машины с мигалками впереди закамуфлированного автозака, автобус с элитным подразделением «Беркут», и позади мотоциклисты… Силовики полагали, что арестован рядовой исполнитель и цепочка потянется к развитой группировке. Их ждало разочарование: Апостол оказался непревзойдённым одиночкой.

Во время следственного эксперимента Марат попросил качественную спецбумагу и коробку любимых бельгийских карандашей. Затем на глазах у высокопоставленных гостей в полчаса срисовал казначейский билет, и на место тотчас вылетела группа экспертов. Опытные работники Госзнака оказались поражены точностью подделки. Визуально отличить фальшивую купюру от подлинной они не смогли, потребовалась специальная экспертиза.

Марата Игоревича Муравьева-Апостола ждало пожизненное заключение. Осудили его на пятнадцать лет, для этого потребовались невероятные деньги и всё влияние Киевского смотрящего. В тюрьме Апостола должны были встречать, как генерала, но приблатнённый торчок едва не попутал рамсы. Марат тогда не знал, что положенец Хан простил ему расправу над своим ставленником по единственной причине – из-за двух маляв, полученных из разных уголков необъятной Родины. Одна свалилась из далёкого Иркутска от крепкого вора по кличке Лютый, и одновременно другая – от смотрящего по Киеву, старого и очень почитаемого вора, отзывавшегося на погоняло Ворон. Как получилось, что за малоизвестного блинопёка вступились сразу два мощнейших авторитета, Хан не представлял, но и ослушаться не решился.

Спалось в эту ночь тревожно. Мучил нескончаемый сакраментальный сон – утром тюремный врач, высокомерная марьяна, блеснув капитанским созвездием на погонах, отказалась поставить диагноз. В туберкулёзном диспансере, на сходке именитых воров, Хан собирался рекомендовать Апостола на корону. К вечеру офицерша заколотилась, узнав, что дочку из детского сада забрал ухватистый босяк, весь в наколках. Галопом помчалась на аудиенцию и, смиренно стоя в камере перед Ханом, сменила гнев на милость. Выдала для блинопёка Апостола правильную ксиву, отметив при этом, что его состояние требует, ни много ни мало, немедленной ампутации лёгких.

Лепилась похотливо расцвеченная, как явь, околёсица. Представительный сходняк созвали в республиканской лечебнице – сюда под видом пациентов прописались солидные воры. Они заняли палаты туберкулёзного диспансера, расположенного в старом сквере под городским курганом славы. Истинные туберкулёзные страдальцы заранее перекочевали в малозаселённую ортопедию. Апостола позвали без объяснения причин, как и водилось в таких случаях. Косяков за ним не числилось, оставалось думать: позвали для коронации. Хан крепко беспокоился о подопечном.

К вечеру столовая диспансера заполнилась до отказа. Кому не хватило места, пристроились на подоконниках и на паркете – воры народ не гордый, одно слово, терпигорцы. Непринуждённо моросил дождь. С высоты птичьего полёта в окна диспансера слезливо всматривались глаза монумента. Всё для матери-Родины, детки.

– Значит, полный ажур, братки, начнём? – поднялся с места известный авторитет Курага. Он говорил с кавказским акцентом и бодро жестикулировал.

Бродяги согласились.

– На сегодня есть два-три вопроса… – выдержал убедительную паузу Курага, – впрочем, всё равно, сколько. Намного важнее суть, сами знаете – когда сходка краевая, имеем счётец за упокой. Но об том после, сначала поговорим за здравие.