Вацлав Михальский - Собрание сочинений в десяти томах. Том десятый. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи

Тутовники уже почернели на солнце, и вокруг наших ртов сделались от этого фиолетовые круги.

Мы слезли с деревьев, чтобы играть в ловитки, и, став в кружок, считались, кому водить. Неожиданно пошел слепой дождь. Размазывая редкие прозрачные капли по грязным своим животам, мы задрали головы к яркому солнцу и принялись орать.

Тонкие, рыдающие вскрики заставили нас смолкнуть.

– Не хоч-у! Отдай! А-а-а! Отда-ай! – кричала дурочка Лена. Она просунула белые руки между синими прутьями оконной решетки и, схватывая тонкими пальцами капли дождя, всхлипывала:

– Дождь! Не хочу-у-у! Гильзы… гильзы… Ма-а-мач-ки!

Сумасшедшей было лет шестнадцать. Обычно она с утра до вечера сидела на широком подоконнике своей камеры и, качая тряпичную куклу, напевала:

Сидела, расплетала, заплетала и снова расплетала толстую каштановую косу и улыбалась сама себе.

Увидев, что это кричит Лена, мы засмеялись, потому что она всегда плакала и буйствовала во время дождя, и снова пустились приплясывать и голосить:

– Дождик, дождик, припусти!

Тогда мне некогда было думать, почему сумасшедшая Лена не любила дождь и что он мог отнять у нее.

Давным-давно позабылись имена и лица моих дружков. А Лена-дурочка почему-то осталась в моей памяти четкой цветной картинкой.

Однажды, совсем случайно, я узнал историю Лены. Мне ее рассказала старенькая няня, тетя Фрося, которая много лет работала в сумасшедшем доме и знала все.

…Глухая, дождливая ночь опустилась над степью. Тленно пахли увядшие травы. По тракту проносились последние машины.

Тишина ожидания сковала пространство.

Скрипели колеса брички, звякали ведра, привязанные к облучине. Бричка нагружена до краев: сверху подушки и одеяла, торопливо связанные в узлы, а на узлах трое ребятишек, укрытых рядном.

Впереди, держа под уздцы лошадь, шла женщина. Ее босые ноги увязали в глине. За возом ковыляли дети. Их зубы выбивали лихорадку, веки смыкались. Облипшие грязью ноги с трудом двигались вперед…

А дождь все сыпал и сыпал, повисали капли на ресницах, мешая смотреть, а мертвая дорога плелась, тянулась, не имея конца. Семилетний Вовка не вытаскивал руку из кармана, где у него лежали гильзы, другой рукой цеплялся за подол сестренки:

– А смерть, это страшно? Это больнее, чем я упал с лестницы?

У Лены пухлые, белые от усталости губы.

– Смерть?.. Это не больно, наверно… Но это… это… понимаешь, это насовсем. Понимаешь? – Она морщит лоб, ей стало холодно.

К их разговору прислушался Митька, старший мальчишка.

– Не мудри, Ципа! – пошутил он, протягивая Лене сильную руку. На месте другой у него болтался пустой мокрый рукав. И, пугая тишину, озорно крикнул:

– Лево руля! Ну, отчаливай! Цип! Цип! Цип! Куда? Куда?

Усталые бледные мордашки заулыбались Митькиной шутке.

– Ой, страшно, девочки. Он уже за нами лепетует! – шептала кругленькая Оля.

– Ну, не гундось, Ципа! Ты ж казак! – усовещивал Митька сникшего товарища.

– А как это насовсем, Лена? Вас в школе учили, как умирать, Лена? Жалко сказать, да? Жадоба. Вот ни одной гильзы не дам, – не отставал от сестры маленький Вовка.

Дорога упала в балку, воз загрохотал и ушел вперед. Дети скользили, спотыкались, цеплялись друг за друга, сосредоточенно карабкались вперед.

Воспитательница вдвоем с Митькой столкнула в грязь мешки с мукой и на облегченный воз усадила обессилевших ребят.

Митька, Лена и маленький Вовка бодрились.

– Гу!.. Гу!.. Гу!.. – загудело из-за туч.

– Это разведчики, – успокоил Митька. – Темно ведь, как у негра за пазухой! Шиш ему, чтоб увидеть… Ципа, не дрожи, а то Вовка скапустится.

И вдруг, пугая до судорог в животе, где-то там, у реки гулко разорвалась бомба.

Дождь. Дождь. Дождь. Шли, шли, шли детские ноги. Уже совсем близко плескалась река. Шипя, гасли обгорелые верхушки камыша, чернели груды машин. Воз с детьми подъехал к пепелищу. Яркая ракета-люстра повисла над степью. Падая, опустилось звено немецких самолетов. В белом, неестественном свете четко вырисовывались воз и кучка в испуге присевших детей. Взвизгнули бомбы… Смешались воздух, земля и кровь. Догорела ракета… и в гаснущем ее блеске у самой реки белели оторванные пальчики с черной каемкой ногтей.

Спокойно ушли немецкие самолеты.

– У! У! У! Полундра! – унесся в степь крик умирающего Митьки, и на всех морях вздоргнули моряки…

Гас под дождем камыш. Из-под обломков вылезла Лена. Озираясь, потянула в камыши мертвого Вовку.

Светлело небо. Желтая полоса зари приподняла тучи. Степь молчала, ее отцветшие травы струили по стеблям своим сбегающую с солнца кровь.

Ах, как все ясно видела Лена! Даже маленькие усики колоса, красную с черными пятнышками божью коровку, тонкую паутинку под жухлым листом подсолнуха. Как близко все видела она. Ей уже не страшно, лишь бы Вовка был с нею. Она наклонилась над братом. Маленькое его лицо с коричневыми конопушками спокойно, правая рука так и осталась в кармане, сжимая гильзы.

– Где же ты научился умирать? Где? – шептала Лена.

Солнце висело в небе, плыли по реке кувшинки. Дождь ушел, ушел в другие степи. Урчали у реки немецкие танки.

Лена завернула брата в платок и, не оглядываясь, потянула его дальше в камыши. Голова Вовки билась о кочки, в голубых его глазах отражалось голубое небо… Лена выбилась из сил, сжалась вся в комок. «Папа, ты видишь? Ты слышишь, папа? Он хотел лошадку, он гильзы берег, чтоб тебе показать… Я одна! Я боюсь!..»

…Вчера был точно такой же слепой дождь при солнце, какой запомнился мне много лет назад. Мальчишки плясали под его золотыми каплями и горланили знакомую старую присказку:

Мне захотелось покричать вместе с ними. Я смотрел и чувствовал: как хорошо, что им не за что не любить дождь.

Цементный пол, голые стены. Тяжелая темно-зеленая дверь, обитая железом. Посреди двери круглая дыра волчка.

Ночь и день прошли. Осталось девять смен караула… двести восемнадцать часов… девять суток.

Петр сидит, привалившись к стене. Старая табуретка скрипит под ним. «Починить бы, да нечем», – тоскливо думает он. Полоса света над дверью забрана толстыми прутьями решетки. Верх и низ прутьев черный, а середина оттерта до синеватого блеска. У самого потолка горит лампочка.

Гауптвахта.

Петр сидит и смотрит на желтую лампочку и не видит ее. Все слилось в радужный круг, и нет больше стен одиночной камеры…

…А есть война и широкая-широкая степь до самого горизонта. Небо все в красных полосах, как детдомовский матрац, и летят по небу треугольники птиц. Телега с маленькими колесами. А в ней – целая куча мальчишек и девчонок. Все время гремит гром. Далеко-далеко из земли поднимаются черные облака. Тети плачут. Зеленая муха села на спину лошади. Лошадь машет хвостом, но достать ее не может, и малыши смеются.