Наталья Костина - Билет в одну сторону

Впрочем, я, наверное, все же плохо представляю себе тот ад, из которого они все возвратились. Я только знаю, что существуют и третьи – вовсе одноразовые, бутафорские, как бумажные карнавальные костюмы. Они-то и составляют основное, самое многочисленное войско страны – сидящее в теплом углу и усердно строчащее комменты в сетях. От них также бывает польза, и временами большая: от диванной сотни периодически отпочковываются волонтеры и даже иногда добровольцы – в основном из тех, которые во время оно картинно подкуривали сигареты повестками из военкомата. Сейчас же они идут на передовую сами – все-таки, что ни говори, а Великий Предводитель Стерхов, он же теперь кратко, но весьма емко именуемый просто Х…йлом, сделал свое дело – мы не разбежались с воплями по кустам, а сплотились воедино так, как и сами даже не ожидали. Тем более не предвидели такого эффекта те, кто посылают к нам невидимые и не существующие ни в каких отчетах войска, которым – невидимым, но вполне существующим – мы, украинцы, дали неожиданный отпор. Вот только воевать бы научиться с меньшими потерями…

Те, кто остался за моей спиной – в другом мире, для которого был неважен ни с чем не сравнимый аромат вечерней листвы, ни тоненький серпик молодого месяца, скромно соседствующий на небе с оранжево-спелым, вальяжно валящимся за горизонт солнцем, несомненно, принадлежали к первому сорту.

Они все были настоящими бойцами – и раненые, которых язык не поворачивался именовать словом «больные», и врачи… все, до последней санитарки, перемывающей банки для анализов.

Я очень надеялась, что тоже смогу так называться – и не только называться. Что я смогу состояться. Что меня не вышвырнет навсегда на глянцевую лицевую сторону, где царствует гламур, он же непреходящее и вечное мещанское счастье. Я чувствовала себя не городской сумасшедшей с высшим образованием, бесплатно делающей самую черную работу, и даже не волонтером – нет, я была иголкой, сшивающей миры в единое целое, и никак иначе – но как объяснить это другим? И главное – как убедить себя, что не нужно ежедневно и ежечасно оглядываться на этих самых других, оправдываться и объясняться?

Макс стоял, надежно подпирая стену приемного отделения, которая, впрочем, не завалилась бы и без него. Наверное, он торчал тут уже вечность и настолько прикинулся ветошью, что даже воробьи не обращали на него ни малейшего внимания, бесстрашно утаскивая булку прямо из-под ног. Я хотела было состроить недовольную мину – устала, кроме того, вчера ясно дала понять, что на этой неделе не желаю никаких встреч – ни с ним, ни с кем-либо еще. Но то ли луч предзакатного солнца упал по-особенному, то ли мне сегодня было слишком скверно после десяти часов упражнений с половой тряпкой, утками и огромными мусорными мешками, полными пустых упаковок от лекарств, кровавой ваты, шприцев, использованных систем – всего того, что сопутствует ежедневной и ежечасной госпитальной борьбе, – что я взглянула на своего настойчивого поклонника иначе.

Внезапно я поняла, кто крошил тут булку и почему галдящие пернатые разбойники так нахально выхватывают оставшиеся крошки. Пока я мыла, чистила, скребла, подтирала, он терпеливо ждал, находя мирное применение своей бурлящей энергии – в данном случае мой боевой товарищ решил облагодетельствовать городских летунов.

– Привет!

Я разрушила идиллию, недовольные попрошайки порскнули во все стороны, но вот их кормилец, похоже, только обрадовался.

– Привет. Я тут мимо проходил, подумал – может, ты еще здесь?

– Пицца, пирожки с мясом, булочки с корицей… что это было? – Я кивнула на останки пиршества.

– Обыкновенный батон, Мурзик, всего лишь батон! – рассмеялся Макс. – Получил море удовольствия так сказать по дешевке. Все равно как сходил в цирк и зоопарк одновременно. Ну а ты сама чего хотела бы? Пиццу, булочку с кофе? Пирожков в парке, в конце концов?

– Богатый выбор. Подумать можно?

– Анька, ты ужасно худая и еле на ногах стоишь, – вдруг сказал он.

И тут я заметила, что Макс уже не улыбается. Что лицо у него такое же мрачное и сосредоточенное, как тогда, когда мы в четыре руки разбирали брусчатку в киевских переулках или, как бурлаки на Волге, волокли к Майдану старые покрышки, связав их веревкой. Тогда он точно так же ни к селу ни к городу обнаруживал, что у меня в кровь содраны пальцы или промокли ноги – хотя ТОГДА у всех у нас были мокрые ноги и израненные руки, полные заноз от деревянных щитов, ящиков, поддонов, но это никого не волновало. Только Макса и только в отношении меня. Может быть, это и есть любовь? Настоящая, а не та, когда имеет место только оздоровительный пятнадцатиминутный секс, а потом двое снова разбегаются и сидят пусть и в одной комнате, но каждый у своего компа.

Я ведь знаю, что Макс относится к той категории, перед которой сама я благоговею – к самой высшей, не признающей компромиссов с собственной совестью. Я, к сожалению, оказалась на это не способна. А Макс… Он был рядом, когда я готова была отступить и уступить, когда мне показалось, что все кончено… пускай на какой-то паршивый миг – но все же показалось. Не потому ли я сейчас так упорствую в своей поломоечной епитимье? Не я ли сама наложила на себя это наказание в виде неприятной, неквалифицированной работы, причем совершенно бесплатной? Да, я из тех принципиальных дур, которые не то что деньги – шоколадку не могут взять! Как раз сегодня мама одного из раненых пыталась сунуть ее мне в карман – разумеется, не для того чтобы я лишний раз шваркнула тряпкой у кровати, а просто так… Но я закусила губу и молча выложила подношение на тумбочку – хотя я сама из семьи потомственных медиков и к «барашкам в бумажке» отношусь совершенно спокойно, но… ее мальчику или ей самой это сейчас было нужнее.

На практике мне не раз приходилось наблюдать, как родственники, смущаясь, заталкивают деньги в карманы врачебных халатов – но я, выросшая в семье, где периодически то мама, то папа выкладывали на стол коробки конфет с засунутыми под целлофан аккуратными бумажными конвертами, в отличие от многих, всегда считала это чем-то само собой разумеющимся. Человеческой благодарностью, дополнительной оплатой, бонусом за качественно проделанную работу, премией по результату – назовите это как угодно, но не взяткой.

Настоящие взятки и откаты, как и весь наш многоэтажный, уходящий корнями в незапамятные времена, необъятный институт взяточничества, я просто ненавижу лютой ненавистью. Все общественные надстройки у нас прочно стоят на фундаментах под названиями: «не подмажешь – не поедешь», «сухая ложка горло дерет», «с переднего крыльца отказ, а с заднего – милости просим!». И медикам, как и юристам, устроиться на престижную и денежную работу без огромной взятки просто невозможно – каким бы хорошим специалистом ты не был.