Елена Сазанович - Тенета для безголосых птиц

– Ну да! Вечно эти проблемы с девчонками! – веселился Раскрутин. – Ничего толком не умеют – даже задать толковый вопрос.

– Поконкретнее хотите? Попонятнее? – кипятилась Лада. – Хорошо, пусть будет по-вашему. Пусть! Варя, Варенька, Варежка! Это ты позвонила мне на утро после выпускного и гнусавым голоском «незнакомки» заявила, что Юрка Раскрутин провел ночь с Варенькой? То есть с тобой? Что у них была та-а-акая любовь! Ну же, отвечай? Ты или нет?

– Я не… Я никуда не… Не звонила… Я не…

– Ну уж нет! – Лада подскочила к Варе и, присев на корточках, вцепилась ей в плечи. – Ну уж нет! Выходит, что все обязаны выдавливать из себя правду, какой бы гнусной она ни была, а ты, как всегда – исключение. Милая, нежная, очень женственная Варенька имеет право на ложь? Ну уж нет… Говори, ты? Ты? Ты?…

– Да! Да! Да! – Варя глухо заплакала, уткнувшись лицом в поджатые коленки.

– Только не рыдай, ради Бога, на плече у Монахова. Он такого не заслужил! Чтобы утешать тебя за крупные мелкотравчатые пакости, которые ты сама же для него и сотворила. И возрадуйся, что наконец-то облегчила душу. А голосок твой, хоть ты его и классно подделала, я все же узнала. К сожалению, несколько позже, потому что сразу даже не осмелилась бы подумать о таком. Что ты на такое способна… Но голосок я запомнила, сфотографировала на память. И вдруг через пару лет – как озарение…

Я плохо слушал и слышал Ладу. Я медленно поднялся с пола. Ноги мои затекли и меня слегка шатало. Я походил и прислонился к холодной стене.

– Варя, Варя, – тихо позвал я ее, плохо соображая. – Но зачем… Зачем ты на себя же наговорила…

Варя не ответила. Она по-прежнему сидела, уткнувшись лицом в поджатые коленки. Ее плечи слегка вздрагивали. Но я не мог видеть ее слез. Было слишком темно.

– Варя, я не понимаю…

– Оставь ее, Монахов, – Лада осторожно приблизилась ко мне и встала рядом. – Это все так просто. Проще не бывает. Все рассчитано до мелочей. С математической точностью. Варенька, твоя славная Варежка за твоей спиной собиралась замуж за другого. Но ты был. И честный, хотя может быть и не очень, и горячо любящий, и искренний в любви. Куда же прикажешь тебя деть? Чтобы самой остаться невинной и непогрешимой. Вот тут-то и понадобился большой повод для большой размолвки. Который она и создала своими руками… Все просто: позвонила мне «чужим» голосом и сообщила о своей же «измене». Я, естественно, перезваниваю тебе. Ты прямиком бежишь к Раскрутину и там застаешь свою Варежку. Как и подобает при подобной драме, бьешь ему морду, ее презираешь, оскорбляешь – со всеми вытекающими. Потом, уже поостыв, находишь силы во всем разобраться. И узнаешь, что Раскрутин ночью ездил к бабушке и только-только вернулся. А Варенька ночевала дома и поутру забежала к Юрке на минутку. Всего лишь за твоей книжкой, которую ты хотел сдать в библиотеку. А это был всего лишь анонимный звонок недоброжелателя, которому ты легко поверил, потому что был молод и горяч. Но Варенька не прощает твоего недоверия. Она оскорблена и унижена до глубины души. И отказывается тебя видеть. Вы расходитесь. И в расстроенных чувствах ты уезжаешь в Крым, впрочем, рассчитывая на то, что по возвращении все забудется и образуется. Но по возвращении ты уже встречаешься не со своей любимой, а с чужой женой… Вот и вся история, Монахов. Ты, видимо, долго кусал локти и бился головой о стену, обвиняя себя. А она при вашей последней встрече наверняка потупила свои хорошенькие глазки и тихо вымолвила: «Ты сам виноват…»

– Варя, – я позвал девушку, все еще плохо соображая. – Но зачем, Варя? И за что?..

– Тише, ну тише же, я слышу, – почему-то прошептала Варя.

– Что? – не понял я. Но все же прислушался.

Наверху, действительно, очень тихо был слышен какой-то шум.

– Боже, совсем скоро, – сквозь слезы шептала Варя. – Совсем скоро. И вся ваша правда уже будет совсем никому не нужна. Станет совсем лишней. И снова наступит настоящее. И новый день, и новый вечер. А прошлое… Оно пусть останется здесь… Навсегда… Его не нужно разгребать вместе с завалами… Я… Я не знаю, что тебе ответить, Леша. И зачем отвечать. Когда совсем скоро наступит настоящее. И у тебя, и у меня.

Юрка сделал попытку разрядить напряженную атмосферу. И опять зажег спичку. И мы по его команде заняли свои места на холодном полу.

– Впрочем, – заметил он, – не проще ли всем сразу все выложить? К чему это надуманный фейерверк? Вас ведь всего двое осталось. Кто еще держит неправду за пазухой?

Но никто не поддержал его легкомысленное предложение. Нам проще было играть в формальности. Словно кто-то нас тянул за язык. Словно лишь этот маленький огонек способен был заставить говорить правду.

Еще мгновение, и спичка бы потухла в моих ладонях, но я проворно всучил ее Ладе. Право на вопрос оставалось за Дроздовым. И он, долго не думая, спросил:

– А ты, Лада, ведь не зря поспешила сообщить Монаху об измене. Все эти годы ты была влюблена в Раскрутина?

Юрка поперхнулся сигаретным дымом и громко закашлял. Похоже, Дроздов все же сумел ему отомстить. Не думаю, чтобы Раскрутин обрадовался подобному заявлению. Я сам удивился этому повороту не меньше. Как ни странно. Эта Женькина констатация-вопрос произвела на меня гораздо большее впечатление, нежели правда о кознях моей бывшей возлюбленной. И я уставился на Ладу.

Да уж… Сочетание «Лада и любовь» выглядело довольно неправдоподобным и трудно укладывалось в голове. Эта стриженная, заносчивая, нарочито неженственная эмансипэ не раз заявляла, что понятие любви для нее вообще не существует. И хотя она имела привычку стрелять глазами во всех парней подряд, это выглядело всего лишь позерством, желанием утвердиться и доказать себе (и другим), что она вполне может нравиться… Но чтобы любить… К тому же столько лет и одного! К тому же так тайно! Этого бабника, пьяницу и гуляку Раскрутина! В конце концов кто-то же должен в этой чертовой игре сказать категоричное – нет!..

– Да! – категорично заявила Лада. – Да, да, да! Я всегда любила Раскрутина! А что, за это расстреливают?

Положение Юрки было незавидным. Не хотел бы я оказаться на его месте. Хотя и мое место выглядело не самым лучшим в этих четырех стенах.

Юрка вновь громко закашлял, наверное, от неловкости.

– Лада, – фальшиво пропел он. – Лада, я всегда к тебе относился с уважением, ну… с трепетным уважением. И мое… уважение… (похоже, кроме “уважение” Юрка не мог подобрать нужных слов, несмотря на все свои литературные способности) Да, Лада, и мне всегда казалось, я был даже уверен, что литература, духовные ценности, полет интеллектуальной мысли для тебя превыше всего. Нежели это приземленное, упрощенное, пошловатое понятие – любовь…

Лада протестующе вытянула руку вперед, как постовой милиционер, сигнализирующий, что водитель нарушил правила дорожного движения.