Виктор Пелевин - Смотритель. Книга 2. Железная бездна

Вот что я думаю по этому поводу: мир – волшебный кристалл с безмерным числом граней, и повернуть его всегда можно так, что мы рассмеемся от счастья или похолодеем от ужаса. К счастью, я могу выбирать.

И все же иным осенним вечером, когда Франклин поет в дворцовом парке особо заунывную песнь, мне мнится, что я действительно призрак, одиноким смотрителем совершающий обход своего увешанного картинами мавзолея в далеком северном городе.

Но мир тут же поворачивается ко мне своей очаровательной нестареющей гранью по имени Юка – а она знает один неприличный, но всегда срабатывающий способ вылечить меня от уныния.

Ну да, она порождение Оленьего Парка, галлюцинация, мечта… но кто я такой, чтобы корить за это бедную девочку?

Я ведь толком не знаю даже, кто я сам – то ли защитник Идиллиума, то ли удачно забывшийся Павел Алхимик, то ли банальное привидение с вмятиной от табакерки на эфемерном виске.

И это уже не говоря об инвективах ехидного Кижа про мое происхождение «от кареты» (если кто-то родился в карете, возражу я ему при следующей встрече, это не значит, что он с ней обязательно родственник).

Я не думаю, конечно, будто Идиллиум – мой мираж. Ученые монахи говорят, что Идиллиум спонтанно существует, как и все остальное во Вселенной, без всякой причины и цели. Некоторые утверждают, что для Ветхой Земли мы одно из верхних пространств (бутик-лока, как выразился Адонис), где может найти приют любой восходящий поток причин и следствий. Но мне про это ничего не известно наверняка.

Ясно одно. Подобное притягивается подобным, и так уж вышло, что я со своим непростым прошлым идеально подхожу этому месту в качестве Смотрителя. И если я снова увижу в окне кареты Ангела, то, скорее всего, по обыкновению приму его за фельдъегеря.

Я могу оказаться и обычным соликом, видящим этот сон среди озер Внутренней Монголии (и тогда моя уверенность, что я не могу им быть, окажется просто частью Приключения). А если вспомнить про фокусы Менелая… В общем, гадать бесполезно.

Но я не собираюсь этого делать, поскольку знаю теперь нечто такое, что лишает подобные гадания всякого смысла.

Дело в том, что и Ветхая Земля, и Идиллиум, и я сам, и Юка в любом из ее качеств, и даже лицекнижник Николай – вообще все, из чего состоит любой человеческий опыт во сне и наяву, – это просто симуляция, которой нет нигде, кроме как в неуловимом мгновении, рисующем мираж нашего мира. «Подобно быстрым вилам на воде», как сказал мой великий предок.

Вот только в неуловимом мгновении ничего из перечисленного тоже нет: все, о чем мы можем говорить и думать, проявляется лишь во времени, светящемся размытом следе, который мгновение оставляет в пространстве нашего ума, как метеор в небе.

Но этот мерцающий след со своим сновидческим составом все равно может существовать исключительно в настоящем миге – больше просто негде. Это архат Адонис все-таки сумел мне объяснить.

Весь наш мир, говорит он, соткан из перемен – а в мгновении не меняется ничего: созерцающий его постигает, что оно неподвижно и пусто. Именно это и делает нас миражом, с которым ничего не может случиться. Ведь самого миража никто даже и не видел – мы всю жизнь его просто вспоминаем и додумываем.

Однажды я спросил Адониса: в чем суть человеческого бытия, если выразить ее кратко? Ответ показался мне примечательным; я допускаю даже, что именно из-за него я и решился написать свою книгу. Приведу его слова в точности (моя память это еще позволяет):

– Часто говорят, что мир создан умом, – сказал он. – Смысл здесь куда проще, чем думают. Сотворение мира заключается в том, что ум создает фиктивное «плато настоящего времени», где сменяющие друг друга феномены существуют как бы одновременно… Ты понимаешь смысл моих слов?

– Да, – ответил я.

– Значит, именно это и происходит в твоей голове.

– Почему?

– Чтобы ты понял мою фразу, все слова должны оказаться там вместе.

Я кивнул – он был прав.

– Это касается всего, что мы видим, думаем, слышим и чувствуем, – продолжал Адонис. – На этом фальшивом плато возникает наш мир и мы сами. Мы видим не то, что есть, а эдакое северное сияние ума. Aurora Borealis , как выражался Павел. В нем все наши цели, смыслы, надежды и страхи. Все наши демоны и боги. И все ложь. Даже не ложь, а вообще непонятно что. Какая может быть ложь там, где в принципе не бывает истины?

– Но зачем уму создавать это фиктивное измерение, – спросил я, – если, сосредоточившись, мы сами видим его нереальность?

– Да именно для того, – ответил Адонис, – чтобы было где развесить слова. Да-да, слова языка, на котором мы говорим. Они вылетают изо рта по одному, звук за звуком – а обретают смысл в связке. И смысл этот может увидеть только ум, расставшийся с реальностью мгновения. Чтобы поговорить друг с другом, люди должны сперва перебраться на это плато и утонуть в светящемся тумане… Лишь на этом очарованном острове может существовать наша речь, музыка, история, культура и все остальное, чем так гордятся люди. Чтобы увидеть человеческий остров, надо уснуть. Все, что там случается, происходит в сновидении – и имеет примерно такую же ценность и смысл. Что остается от сна? Ничего. Вот это и есть мы.

– Но какая сила заставляет нас спать?

– Та самая, что создает симуляцию. Симуляция может притворяться реальностью только во сне. Или, как говорят на Ветхой Земле, в принудительном трансе. Змей вовсе не поделился с нами своей мудростью, как думали Трое Возвышенных. Он просто отравил нас своим ядом…

– А мы можем прийти в себя?

Адонис отрицательно покачал головой.

– Почему?

– Потому что некуда. Знаешь, в чем тайный смысл твоего титула? Смотритель – это сон, который сам себя смотрит. Хотя никакого «сам» и «себя» у него нет – откуда они у сна, меняющегося каждый миг?

– Так значит, – сказал я, – Смотрители зря стараются, создавая Небо?

– Нет, – улыбнулся Адонис. – Как ни странно, не зря. То, что ты сейчас слышишь, прилетает к тебе именно оттуда.

Адонис говорит, что хоть от изначального сна нельзя проснуться, сон может кончиться. Но я, слушая его, думаю о другом. Что же мы за страшные и смешные звери, если, не просыпаясь, взяли и завоевали весь мир? Или это тоже нам снится, что еще забавней?

Смешнее же всего, конечно, когда прямо во сне, набив полный рот слов, разные клоуны начинают рассуждать о реальном и подлинном.

Вот как я сейчас. Древний адамов грех не просто жив – он увлекает нас в бездну ежесекундно.

Из чего, конечно, следует много грустных выводов. Но есть и приятные. Чтобы создать новую Вселенную, не надо Трех Возвышенных. Кто угодно, водя пером по бумаге, способен порождать другие миры. Они будут так же реальны, как и мы сами, ибо все мы – просто разноцветные клочки Aurora Borealis , догорающие в ночном небе. Просто веселые призраки, давно забывшие, почему и как мы стали тем, чем себе мнимся.